С восточной стороны от этого дома стояло грушевое дерево, очень старое, за ним — мастерская шорника. Между нею и крестьянским двором, чуть сзади, виднелся торговый дом мебельщика, который слегка прихрамывал, много пил, однако мебельную торговлю в руках держал крепко.
Этот мебельный магазин позже перестроили в католическую часовню, но на фасаде, обращенном к улице, до сих пор не до конца стерлись надписи, предлагавшие шкафы, постельное белье, перины.
Итак, в сопровождении неустанного плеска воды гимнасты из Инквила показывали индейские, негритянские и цыганские танцы, а электропианино с правильными интервалами посылало музыкальные звуки вверх, к кронам каштана и груши, пока руководитель группы гимнастов громким распевным счетом сдерживал танцевальные ритмы своих подопечных.
Развернувшись, можно было увидеть старый мост для перехода над путями, дом тети Ханны, подворье у самых путей, затем маленький домик, принадлежащий закройщику, который был заядлым стрелком.
«Биндшедлер, вон там над самым обрывом стоял дом портного, который был еще певцом и орнитологом», — сказал Баур, на ходу подбирая с земли игральную карту — восьмерку.
По пути я смотрел на ту улицу, где мы шли вчера за детской карнавальной процессией. При этом мой взгляд скользил по бывшему мебельному магазину, в котором Бенно покупал свои шкафы.
Баур остановился. «Видишь ли, Биндшедлер, в этом доме живет теперь дочь хозяина „Павлина“. Все елки, которые тут растут, она посадила в один день: в тот самый, когда снесли „Павлина“. Вот так примерно выглядел тот крестьянский дом, который стоял напротив красной гостиницы, во всяком случае, у него была такая же островерхая крыша.
Однажды мы ходили сюда в гости. Был воскресный вечер. Не успел я оказаться в гостиной, как ударил по клавишам пианино, и раздался расплывчатый, не слыханный ранее, но, возможно, давно желанный звук — такой дальний, что ли. И потом, Биндшедлер, я невольно подумал о твоем Болконском, которому впервые только на Праценских высотах открылось небо, величие, тишина, бесконечность звездного неба, — проговорил Баур, почесывая себя за ухом, в этот момент — за правым. — Я окружил этот звук двумя-тремя другими звуками, они шли один за другим. Эти звуки затерялись в комнатных растениях, в портьерах, в безделушках. Так что получилось что-то вроде звуковой картины мира».
Ель зашевелилась. В ее верхушке застрекотала сорока, обратившись в сторону мебельного магазина, а у меня тем временем перед глазами поплыли санкт-галленские кружева, сплетающиеся в цветы, которые не источали аромата, но зато от них исходил удивительный покой, и украшены ими были королевские подушки, что — как говорится обычно в рекламе, — конечно, отнюдь не преувеличение, потому что подушки эти выходят за рамки обыкновенных вещей, это просто-напросто королевское украшение, причем редкие цвета ткани, оливковый и цикламеновый, подчеркивают особенность этих подушек самым отчетливым образом. И я подумал, что в восточнопрусских имениях, конечно, тоже висели занавеси с цветочным узором, которые то и дело пытались упорхнуть, по крайней мере, когда открывали окна или на сквозняке.
«А там еще есть печка в форме скульптуры, которая при желании производит тепло, да вдобавок еще запахи и звуки, и которую при сильном нагревании пронизывает дрожь. Эта печка стояла раньше в пивной, при пивоварне.
На столике у двери лежал том прозы Пушкина. Над пианино висела картина поперечного формата, в черной рамке, изображающая пейзаж, такой мрачноватый, пронизанный ветром. В углу над диваном висели увеличенные портреты хозяев „Павлина“. На внутренней стороне двери бросался в глаза портрет того столяра и члена кантонального парламента, который в соседнем городишке занимался строительным бизнесом и в свое время построил дом Фердинанда в Верденбурге. На этой фотографии топорщились легендарные усы, а сам их владелец смотрел в тот момент куда-то наверх, наверное, на своих столяров.
Так вот, значит, в гостиной стоит еще масляная печка из того ресторана, где обычно справляли поминки, например, после похорон Лины, отца, матери, Юлии, и всегда стол накрывают в малом зале ресторана, перед которым была сделана фотография гимнастического общества, где с западной стороны стоят два каштана, а над входом — балкон все с теми же коваными чугунными перилами, правда, кое-где они схвачены проволокой.
Биндшедлер, когда мы уходили, можно было напоследок заглянуть в сад сквозь кухонное окно. Там видны были березы и орешник. Там были подснежники и белоцветники», — сказал Баур.