И тогда из железной утробы транспортера начали вываливаться окровавленные солдаты из охраны генерала.
Вилли Гальвиц видел, как упали генерал и фельдфебель. Сначала он ничего не понял и хотел броситься им на помощь, но, поддаваясь инстинкту самосохранения, открыл дверцу машины с противоположной стороны и тут же увидел, как в колонне гробовщиков один за другим падают сраженные солдаты, а другие просто ложатся наземь, чтобы спастись. И он тоже лег, распластавшись на рыхлом снегу. И это его уберегло, потому что третий снаряд угодил в "мерседес", и генеральская машина вспыхнула, как коробка спичек. Гальвиц, спасаясь от близкого огня, торопливо начал отползать в сторону от дороги. Он уже не думал в эти трагические для него минуты ни о своем друге Штейнборне, ни о кладбище танков и гранитных обелисках, ни о замертво упавших на дорогу солдатах, позорящих армию фюрера. Он думал только об одном: уцелеть, остаться в живых.
Шедший впереди танк командира дивизии остановился, как только прострочила пулеметная очередь. А после удара пушки по бронетранспортеру командир генеральского танка понял, откуда стреляют, быстро развернул башню и подряд влепил в такой же, как и его, в свой, отечественный, но взбесившийся танк три снаряда. Он стрелял бы и еще, но в этом уже не было необходимости: "бешеный" танк был охвачен пламенем и окутан черным дымом, ровным столбом потянувшимся в блеклое морозное небо.
Кузьма Акулов, смертельно раненный в грудь горячим осколком снаряда, разорвавшегося внутри танка, оставлял этот мир спокойно и легко. Он исполнил то, что задумал, рассчитался с врагом сполна, и ему было только немного обидно, что ни подполковник Макаров, ни Елисей Цымбарев не могли видеть, как горели генеральская машина и бронетранспортер и как падали под свинцовым ливнем его пулемета фашисты в центре Бородинского поля.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Слава Макаров лежал в той же палате, в которой незадолго до этого лежал его дядя Игорь, и Варя по-прежнему большую часть времени проводила в госпитале, в свою квартиру не заходила, ночевала либо у родителей мужа, либо у своих на Верхней Масловке: Вера Ильинична постоянно справлялась о здоровье внука. Рана Святослава заживала быстро, и Святослав, как когда-то Игорь, за полночь засиживался в полутемном коридоре у столика, освещенного настольной лампой, и рассказывал Варе о делах фронтовых. И хоть недолго ему пришлось воевать, но рассказать было что.
Оказывается, курсант Макаров и ополченец Остапов воевали в одном сводном отряде в районе Утицы, Артемки, у самого Бородинского поля, а встретились друг с другом лишь за день до того трагического случая, когда осколок немецкой мины прошелся по ребрам Святослава. И Олег, как когда-то выносил с поля боя комиссара Гоголева, теперь вынес из-под обстрела будущего комиссара Макарова и, можно сказать, спас его.
- Мы сначала не узнали друг друга, - рассказывал Святослав полушепотом, переводя взгляд с Вари на Александру Васильевну. Прикрытый сверху полотенцем зеленый абажур тускло освещал его исхудавшее, а при таком освещении землисто-серое лицо. - В военной форме Олег Борисович совсем не похож…
- На кого? - спросила Варя, не сводя с племянника умиленного взгляда, ласково улыбаясь.
- На себя не похож, - с серьезным видом и взахлеб отвечал Святослав. - А он, вы знаете, тетя Варя, сильный, Олег Борисович. Я даже не ожидал. И, оказывается, храбрый. Через него прошел фашистский танк, это когда комиссара убило. Не наш комиссар, из другой части, артиллерист. Его, раненного, тоже Олег Борисович выносил.
- Постой, погоди, Славка, ты давай по порядку, не все сразу, - взволнованно перебила Варя. - Как это через Олега прошел танк? Ты оговорился?
- Да совсем не оговорился, он даже раздавил его противотанковое ружье, которое потом выбросить пришлось, - отвечал Святослав и принялся обстоятельно объяснять, как прошел немецкий танк через окоп, в котором сидел Олег, как потом Олег подстрелил немецкого танкиста и забрал его парабеллум, как потом смертельно раненный комиссар подарил ему свой автомат. Словом, он поведал Варе все, что успел узнать об Остапове как из рассказа самого Олега, так и со слов его товарищей. Варя слушала со страданием и гордостью за мужа. "А ведь он такой, мой родной Олежка, и другим он быть не может", - думала она, глядя на Святослава.