Олег посмотрел на Валю приветливо и поощрительно, точно внушал ей состояние спокойствия и уверенности. Ее правдивые добрые глаза столкнулись с его - ласковыми и веселыми, и она правильно поняла его взгляд, заговорила осторожно, но настойчиво:
- Если подходить к зданию только с утилитарных позиций: мол, зачем та или иная деталь, что она дает, - то мы утратим эстетическую сторону. Колонны, арки, та же башенка Желтовского или шпили наших высотных зданий - они, конечно, стоят денег. Но что это - излишество, украшательство? Нет! Есть выражение - "функциональная бесполезность". Но эстетически нужное, а значит, и полезное.
- Но есть же бесполезные детали, - перебил ее Брусничкин. - Красиво, но бесполезно.
- А какая польза от Адмиралтейского шпиля? Или Петропавловской иглы, от колонн Исаакия? - вежливо, но твердым, спокойным тоном ответила Валя.
- Никакой! - быстро парировал Брусничкин. - Колонны Исаакия - это элементарная безвкусица.
- А колонны баженовского дома Пашкова? - В ней пробуждалась решимость.
- Извините, это нечестный прием, - с небрежной отчужденностью возразил Брусничкин.
- Почему же нечестный? - возмутился Олег. Он весело посмотрел на Валю, и его насмешливый взгляд выражал одобрение. - Когда вам крыть нечем, когда не хватает аргументов, вы прибегаете к банальной фразе: "Нечестно". Это тоже своего рода прием… нечестный. По-вашему, колонны Исаакия - безвкусица и расточительство?
- Несомненно, - отрубил Брусничкин и ядовито усмехнулся.
- И конечно же взорванный Храм Христа? - принимая вызов, шел на обострение Олег. Он был недоволен появлением Брусничкина на его юбилее, испытывал неприязнь к этому человеку. И особенно его рассердила попытка Брусничкина уязвить Валю, которая покоряла его своей добротой, неотразимой нежностью и талантом вдумчивого, серьезного художника.
- И безвкусица и расточительство, - настаивал Брусничкин,
- И шпили московских так называемых высотных зданий? - с откровенным вызовом продолжал Олег, бледнея.
- Да, если хотите. Но этот вопрос решен и не требует дискуссий, - попытался уклониться Брусничкин.
- Собственно, кем решен? - спросил Глеб Трофимович. - Я что-то не помню такого решения.
- Временем, - слегка тушуясь, обронил Брусничкин.
- Возможно, я ничего не понимаю в архитектуре, но мне кажется, время решило вопрос в пользу высотных зданий, - возразил Глеб Трофимович.
- Я не считаю уместным продолжать разговор об этих зданиях, - отмахнулся Брусничкин.
- Это почему же? Потому что здесь присутствует автор одного из этих зданий, Дмитрий Никанорович Никулин? - настаивал Глеб Трофимович, глядя на Брусничкина исподлобья.
- Если я не ошибаюсь, тебе, Митя, принадлежит и сама идея этих зданий, - попросту обратился к Никулину Штучко. Он был года на четыре старше Дмитрия Никаноровича, творческие пути их часто перекрещивались. Это были очень разные зодчие, и по характеру, и по стилю работы, с разными взглядами и вкусами, что, однако, не мешало им уважительно относиться друг к другу. Штучко среди архитекторов слыл эрудитом. У него обилие информации. Он знает, где, когда и - кем построено то или иное здание. Он хорошо знает историю и теорию архитектуры и градостроительства, следит за всеми новшествами. Но в практике своей собственного лица не имеет. Построенные по его проектам здания что-то или кого-то напоминают. В сущности, он эпигон. И, как всякий эпигон, страдает беспринципностью. У него на один и тот же проект всегда несколько вариантов. Не пройдет один - он предлагает другой, третий. Он готов учесть любое замечание, внести в проект любое исправление, даже очевидно абсурдное.
- Это неверно, ты ошибаешься, Паша, - возразил Никулин. - Идея этих зданий принадлежит Сталину.
- Да будет тебе, Митя! Стал бы Сталин заниматься такой мелочью, - вкрадчиво проговорил Штучко, разыгрывая наивность и беспечность.
- Представь себе - занимался, потому что не считал архитектуру Москвы мелочью.
- Себя хотел таким образом увековечить, - холодно пробасил Орлов и презрительно усмехнулся. - Любил собственные памятники!
- А кто их не любит? - добродушно рассмеялся Думчев.
- Памятники - да, - задумчиво произнес Никулин. - Эти здания задумывались как памятники победы над фашизмом. Строили их победители, строили сразу после победы. И они, эти здания, должны были олицетворять пафос победителей, величие, силу и красоту советского человека - воина и строителя. В них вкладывались большие идеи, глубокое содержание.