- А моя машина? Ариадна, должно быть, в машине спит?
- Она уехала. Еще вечером, пожалуй засветло.
- Одна? - почему-то настороженно спросил Брусничкин.
- Возможно. Впрочем, я не обратил внимания.
- А Павел Павлович с ней уехал?
- Нет, он с Орловыми.
- Как так, почему? - В голосе Брусничкина звучали раздражение и тревога.
- Не знаю, - нехотя буркнул Олег.
Брусничкин был явно возмущен и растерян.
- Черт знает что! Почему меня не разбудила?
- Должно быть, пожалела тревожить сладкий сон, проявила заботу, - с едва скрытой иронией ответил Олег, но чувствительный к определенной теме Брусничкин понял иронию и продолжал вслух возмущаться:
- Позаботилась… Только о ком? - И, махнув рукой, удалился в глубь сада, спросив из темноты: - Так он меня не тронет?
Олег не ответил. Он ушел на кухню и, не найдя там воды, утолил жажду пивом. Тотчас же появился на кухне и Брусничкин. Извиняющимся тоном проговорил:
- Я, кажется, вчера перебрал - голова трещит, а во рту как в свинарнике. Хорошо бы дезинфекцию произвести. - Влажные глаза его скользнули по бутылкам пива.
Олег налил ему стакан. Брусничкин выпил залпом и наполнил еще стакан, но пить сразу не стал. Закусил малосольным огурцом. И заговорил дружелюбно, со вздохом, и вздох этот означал раскаяние и примирение:
- У вас симпатичная сестра. Умница. Она кто, врач? - Олег кивнул, и Брусничкин, выпив еще стакан пива, продолжал: - А муж ее, кем он вам доводится - свояк, если не ошибаюсь, - человек видный и, знаете, большой эрудит.
- Я бы не сказал, - выпалил как-то машинально Олег и пожалел. На всякий случай прибавил: - Эрудит-дилетант.
- Это ничего не значит. В конце концов мы все дилетанты. В наш век энциклопедистов нет и быть не может.
Уловив в его словах лицемерие, Олег еще раз, теперь уже демонстративно, зевнул и, делая усилие над собой, сказал:
- Пиво на сон клонит. Еще часа три можно подремать.
Брусничкин взглянул на две еще не откупоренные бутылки пива, сказал, изображая на лице растерянность:
- А я еще посижу. Я выспался. Посижу до рассвета - и на электричку.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В части подполковника Шпакова с утра ждали генерала Думчева. Накануне его приезда Шпаков - бритоголовый, полный, на вид даже рыхловатый, и добродушный - обошел подразделения и службы, все дотошно проверил и просмотрел и остался доволен. Везде нашел он полный порядок, все сверкало строгой праздничной чистотой. Только на одном агрегате не хватало щитка-указателя. Собственно, щиток приготовили, оставалось только прикрепить его к металлической стенке.
- Это мы мигом, товарищ подполковник, - пообещал старший лейтенант Геннадий Федоров и, весело сверкнув черными озорными глазами, молодцевато прищелкнул каблуком. В части Федоров слыл лихим офицером, для которого все нипочем и нет для него ничего невозможного и даже запретного. "Стоит только захотеть, и все будет в аккурат", - любил он щегольнуть этой фразой и считал ее своим девизом. Смекалистый и находчивый, Федоров верил в свое везение, как в божий дар, и полагал, что сама природа предназначила ему большое будущее, в которое он мчался очертя голову. Его необузданная самоуверенность всегда граничила с риском, часто безрассудным, но и тут он придумал для себя формулу: "Без риска не бывает удачи, риск - благородное дело".
Как бы то ни было, а Федорову везло: он быстро и легко продвигался по службе, благодаря не столько своему характеру, сколько природному уму, сообразительности и особому пристрастию к технике. В технике он хорошо разбирался, тут он умел проявить себя с блеском, как говорится, показать товар лицом Его отмечали, поощряли. Самовлюбленный и заносчивый, Федоров задирал нос, после каждого поощрения ходил этаким гоголем, ног под собой не чуя. И тогда в него вселялся какой-то бесенок, лукавый, озорной о коварный, кружил ему голову дурным хмелем и толкал совершить что-нибудь такое, что не дозволено другим. Бесенок этот шептал ему: "Ну давай, давай, покажи, что тебе это раз плюнуть. Ты ж Федоров". И Федоров "показывал": выкидывал такие коленца, за которые с него строго взыскивали - его наказывали. Но, как это ни странно, и поощрения и наказания он принимал как должное, как совершенно естественное и даже необходимое. "Одно другому не мешает. Не ошибается тот, кто не рискует. А риск - благородное дело, следовательно, и сопутствующие риску ошибки тоже дело благородное", - шутя, оправдывался он и продолжал no-прежнему держаться своих принципов, усвоенных им еще в школе.