- Может, Матвеев обещал тебе… услуга за услугу, отблагодарить каким-то образом? - подсказал Сухов.
"Ах вон оно что - взятка! Значит, с Матвеевым уже говорили, и он дал ложные показания, оклеветал меня по просьбе Брусничкиных", - подумал Николай, и горькая, какая-то жалкая улыбка скривила его влажные губы.
- Петр Степанович, я же говорил вам: с Матвеевым я виделся всего один раз, в ресторане. Но ни о каких потолках, как и вообще о строительстве, дома, и в частности о его квартире, мы не говорили. Вы мне не верите? - Он смотрел на Сухова широко раскрытыми глазами, в которых светилась не просто просьба, а мольба, призыв к доверию.
- Почему же? Я верю тебе. Выходит, ты выполнял просьбу архитектора Брусничкиной безвозмездно, вернее, бескорыстно? Она твой друг, надо думать, близкий тебе человек?
Николай сокрушенно кивнул и тихо прибавил:
- Была.
- До последних дней?
- Да, - ответил Николай, не глядя на Сухова. Потом, после паузы, неожиданно сказал: - И все-таки я хотел бы за все отвечать сам. То есть я не хотел бы, чтоб архитектора обвиняли в нарушении проекта. Брусничкина просто недосмотрела. Это ее оплошность, халатность. Я прошу вас, Петр Степанович.
Сухов горько усмехнулся, не поднимая глаз от лежащих перед ним бумаг, потом устало посмотрел на Фролова, сказал не то с укором, не то с сожалением:
- Нелогично и противоречит истине. - Он помолчал, глядя через окно на красную стену соседнего здания, произнес задумчиво: - А говоришь: "Была". А на самом деле была и есть близкий тебе человек. Я имею в виду Брусничкину. Так ведь?
- Не знаю. Все как-то двоится. Это чертовски неприятно, когда человек двоится. Тогда теряешь веру в человека. Не только в того, который двоится, а в человека вообще. А без веры в человека как жить? Трудно.
- Просто невозможно, - согласился Сухов. - Поэтому, чтоб люди не теряли веры в человека, надо вовремя срывать маски с тех, которые с двойным дном. Без колебаний. Рыцарство по отношению к ним неуместно. Каждый должен получить то, что заслужил. В том числе и архитектор Брусничкина. Ее муж, известный тебе Леонид Викторович, был у меня. Поговорили… - Он хотел еще что-то сказать о Брусничкине, но воздержался. После паузы спросил: - Как Александра Васильевна, Глеб Трофимович? Я не видел их с тех далеких военных лет.
Николай очень кратко и сдержанно отвечал на вопросы Сухова: его огорчили слова, что архитектор Брусничкина получит то, что заслужила. Ведь он просил за нее, а Сухов отнесся к его просьбе без понимания. Николаю не терпелось поскорее уйти. Сухов это видел и не стал больше его задерживать и донимать расспросами.
От Сухова Николай пошел прямо на строительную площадку в подавленном состоянии. Меньше всего он хотел сейчас встретиться с Ариадной. Он боялся, что может нагрубить ей, жестоко оскорбить, хотя разумом и понимал, что она вполне того заслужила. А сердце возмущалось, протестовало против любого оскорбления, потому что память совсем некстати воскрешала картины и эпизоды их с Ариадной встреч, картины эти казались трогательными и нежными, и их нельзя было сгоряча замарать, их хотелось сохранить как память о чем-то дорогом, безвозвратно потерянном. А то, что безвозвратно, Николай твердо знал - возврата к прошлому быть не может, даже если б они оба того пожелали. Все, что случилось, вся эта грязная история с десятью сантиметрами перечеркнула прошлое.
Он шел как пьяный, глядя на встречных прохожих подозрительно-недоверчиво, а в разгоряченной голове его звучали слова Петра Сухова: "…чтоб люди не теряли веры в человека, надо вовремя срывать маски с тех, которые с двойным дном". Выходит, Ариадна с двойным дном. Ему не верилось, потому что не хотелось верить. Он был слишком доверчивым и незлопамятным. А вот хорошо это или плохо, он не знал - просто никогда об этом не думал.
Заводской Дворец культуры переполнен. Зал вмещает около тысячи человек. И хотя водруженная у парадного входа на большом стенде афиша гласила, что сегодня вечер молодежи, в зале можно было встретить и пожилых людей, убеленных сединами, притом многие из них ветераны войны, о чем свидетельствовали орденские планки.
Генерал Макаров волновался. Он выступает первым. После него - поэт. А потом - композитор, он же аккомпаниатор своих песен, которые исполняют артистки Московской филармонии и солист Большого театра. О том, что он будет выступать не один, а в составе вот такого творческого коллектива, Глеб Трофимович узнал в день своего выступления и был несколько обескуражен. Подумал, что здесь кому-то отводится роль обязательной "нагрузки" - то ли ему, то ли артистам. Решил: скорее всего ему.