– Конечно, – Я улыбнулась.
– Знаете, мы так и не догадались, что такое бостонский синдром. Может он перепутал его со стокгольмским? Вы знаете, что он имел ввиду? Нет, я как мужчина его понимаю. Я бы, простите, тоже вас не убил. Но что это за синдром? Вы влюбились в Воронецкого?
– Нет! Нет! – Меня передернуло от страха, когда я вспомнила этот непроницаемый ледяной взгляд. – Как можно в него влюбиться? Конечно нет. Просто мне надо было выжить. Я соглашалась на все. Сидела в подвале. Днями, неделями, месяцами. Должно быть у моих предшественниц не было столько терпения. Но я очень не хотела умирать. Может, он назвал мое терпение бостонским синдромом… Не знаю… И не думаю, что когда-нибудь узнаю…
***
Эпилог
***
К дому и правда не вела ни одна нормальная дорога. Поэтому таксист высадил меня примерно за километр у берега моря. Как удивительно, я и не знала, что все это время находилась так далеко от Москвы. Дул теплый ветер. Я некоторое время шла, а потом присела на иссушенное солнцем бревно и стала смотреть на волны. Что меня привело сюда? Сюда, в дом, где серийный убийца Воронецкий лишил жизни тридцать женщин? Я прекрасно знала ответ на этот вопрос.
Нет, я не любила Воронецкого, как подумал майор. И я не полюбила Джека, который считал меня идеалом. Меня привел сюда бостонский синдром, жертвой которого мы оба стали и прекрасно знали, что это такое. Синдром, которым страдают некоторые люди… Люди, которым кажется, что кадры их жизни щелкают слишком быстро. Люди, которые живут не в свое время, не в свой век. Люди, которые по какой-то иронии судьбы родились в эпоху, к которой не могут адаптироваться. Люди, которым для счастья нужно жить в иной, быть может, придуманной реальности.
Этот слишком быстро меняющийся мир одних сводит с ума и превращает в серийных убийц, других вгоняет в депрессию, третьих заставляет искать спокойствия в объятьях маньяков, четвертых толкает на самоубийства, а иных просто медленно убивает эмоциональным выгоранием и болезнями. Не все могут приспособиться к современному миру. Я была одной из тех, кто не смог.
Я встала и пошла к дому. Мне впервые довелось разглядывать его со стороны. Решетки на окнах, белые стекла. Ничего неожиданного. Я открыла дверь и оказалась в прихожей. Там висели плащи, пальто, стояла обувь. Потом я открыла первую дверь, вторую. Посмотрела в глазок. Зашла внутрь и включила свет. Я была дома – в 1939 году. Я приняла душ. Переоделась в пижаму Джека. Открыла тайник, куда он перед приходом полиции спрятал кольцо, которое мне подарил. Надела его на палец. И легла спать в 1939 году, чтобы завтра, когда я проснусь в конце сентября 2018-го, у меня были силы улететь в Москву, встретиться с родственниками, друзьями. Чтобы я смогла подумать о том, кем я хочу работать. О том, как я хочу жить.
Мне было понятно, что я не смогу остаться в доме, подвал которого пропитан кровью. Но в тоже время, я точно знала, что буду возвращаться сюда снова и снова – в неизменный 1939 год. Я буду делать это каждый раз, когда меня до хруста костей и до боли в сердце будет скручивать обострение бостонского синдрома, от которого никто никогда не изобретет лекарство.
––––––––––––––