Решаю, что на упрямстве можно и до утра промолчать, а мне вообще-то не кушать, а жрать охота. Организм потихоньку выправляется и требует на это дело ресурсов.
— Ты не родная, — прямо говорю я.
За дверью чуть не давятся возгласами. Но молчат, есть у девчонок воля.
— С чего так решил?
— С зеркала. Не похожи.
— Дети не всегда походят на родителей.
— Не в случае благородных, у вас доминантная наследственность! — обрываю неумелое вранье. — Вера, не морочь голову, я тебе не родной сын! И видно, и чувствуется. Достаточно открыть глаза. Вот девчонки — те да, твои.
Женщина криво усмехается и молчит. Тоже не родные, как понимаю. То есть ей родные, но не супругу. Ох и напутано в семье, без киллера не расплести! Кстати, киллер за столом сидит.
— Раскрыл, значит, глаза?
— Раскрыли, — поправляю хмуро. — Меня киллер ждал, еле убежал. Поневоле задумаешься, откуда ноги торчат. И чьи.
Женщина покраснела, потом смертельно побелела. О, дошло.
— Жучка, Хрючка! — зову я. — Я передумал. Идите сюда, тема вас касается.
— Как дам сейчас за Хрючку! — звенит яростный девчоночий вопль.
— Сами друг дружку так дразните! Жанна, Хелена, кому сказано?
Девчонки выходят. Недовольные, с брезгливо поджатыми губами. Две дуры из ларца, одинаковы с лица. Вульгарная помада, синие тени, и тушь с ресниц кусками отваливается. И цвет волосенок помойный.
— Мое семейное имя не откроешь, я правильно понимаю? — уточняю я. — Так и думал. Тогда вопрос: куда папенька подевался?
Женщина открывает рот… и закрывает. Понятно, сложно ей с папеньками. Фрейлины — они такие фрейлины, затейливые.
— Твой супруг, где он? Почему в нищете? Где мужчина, который должен содержать семью? Почему мне никто за пьянки по шее не дал?
— Мой супруг Никол Збарский под старость лет заразился игроманией, просадил всю недвижимость и сгорел от алкоголизма девять лет назад, — сухо сообщает женщина. — И в этом смысле ты весь в него.
Недовольно двигаю челюстью. Семейная, кстати, привычка, надо бы избавиться. То, что Вера молчит про меня, понятно. Никто в таком не признается, с чего бы ей? А вот игромания — тут имеются вопросы. Она стала заразной болезнью триста лет назад. Аккурат когда появилась в мире магия. Все как положено, анаэробные бактерии, воздушно-капельный путь, все такое. А вопросы… благородные не заражаются, такие дела. Магия против. И алкоголизмом их не пронять по той же причине. Или?..
— Он из простолюдинов, что ли?
— Дворянин, — поджала губы женщина. — За особые заслуги.
— Понятно, купил.
Сестрички возмущенно фыркают. Они его помнят и считают родным отцом. Но того, что Никол Збарский дворянин по документам, а не по происхождению, их фырканье не изменит. В глазах благородного общества они полукровки. Или, как тут презрительно выражаются, буратины. Недоструганные.
— Мне вернули двести тысяч, — сообщаю я. — Долг, я сказал. За что? За все хорошее, так правильно. Вера, половина тебе, держи. Сними квартиру в охраняемом квартале, лучше всего у Меньшиковых. Потому что здесь меня убьют, и вас со мной невзначай. А я знаю, за что? Знаешь ты, но молчишь.
Делаю паузу. Вдруг сломается? Вдруг ей дочек жалко?
Но женщина молчит. Понятно, клятва сильнее жизни.
— Теперь с вами, девочки. Вы чего размалевались? Так дешево, я имею в виду? Мне без разницы, но маму позорите. Дам каждой по сотне, если смоете раскраску.
— А на покраситься тоже дашь? — бросила одна из близняшек недоверчиво.
Я ее прекрасно понимаю. За все предыдущие годы Рой Збарский кредитки не заработал. Воровал на выпивку у сестричек и у мамы, за что не единожды был бит.
Принюхиваюсь. Хелена. Так-то их без нюха не различить, однояйцевые.
— Дам. Но в натуралке вы лучше смотритесь. Спросите у мамы, она специалист. Кстати: Вера, бросай свою дурацкую работу, все равно толком не платят. Лучше девчонок фрейлинским делам обучи, им по жизни точно пригодится. Танцы-шманцы, языки, стиль, прочие дела.
— Мы на мою зарплату, между прочим, живем, — усмехается женщина. — А твои сто тысяч — сейчас они есть, а завтра их нет. Придут и вернут тем, у кого украл. Или твой запал завтра кончится. Наглотаешься пива, как обычно, и приползешь оборванный и избитый.
К деньгам на столе она демонстративно не притрагивается.
Всерьез задумываюсь над перспективой. М-да. Организм в жалком состоянии, всякое может быть.
— Может, и приползу, — говорю в результате. — Но мне за это заплатят. Кто? Все, так правильно. Все непричастные, а причастные вдвойне. Последнее: мне спать где? Надеюсь, не с сестричками?