– Еще чего! – разозлился отец. – Неужто я настолько стар, что для боя уже не гожусь? Ты, воевода, лучше гонца к Зелене пошли. Как только мы в бою завязнем, так пускай он свою тысячу из леска выводит да супостата в бок бьет. Сигнала пусть не дожидается. Некогда нам будет. Своей головой пора болярину думать. Самому решать. Так и передай – доверяю я ему и надежду на него возлагаю.
– Хорошо, княже, тотчас же пошлю, – кивнул Путята, а потом добавил: – Может, все же останешься? А уж я…
– Нет, – отрезал отец, – и не упрашивай даже. Я сколько лет этого дня ждал и теперь в стороне отсиживаться не собираюсь. Ты же запасный полк побереги. Помни, что нам еще Киев брать, – и рассмеялся.
Даже притопнул от досады воевода. Сильно хотелось ему в битве мечом помахать, но отец по-другому распорядился. Оставляет его с запасным полком. Придется теперь Путяте со стороны наблюдать, как другие удаль свою выказывают.
– Ярун, Добрыня, идем, – велел отец.
Сошлись.
Постояли немного, словно примериваясь, а потом с криком бросились навстречу друг другу, будто старые друзья, которые давно не виделись и соскучились друг по дружке до смерти.
– Сынко! Давай! – крикнул мне отец.
Он первым врубился в неприятеля, за ним я, прикрываясь большим щитом, а вслед за нами Ярун со своими воинами.
– Даждьбоже с нами! – пронеслось над полем битвы.
– Бей!
Звон мечей, стук щитов, крики раненых – все смешалось тем утром на Полянском берегу Ирпеня. Отец бился отчаянно. Я едва успевал прикрывать его спину, принимал на себя яростные атаки супостатов, отмахивался от врагов, отбивал острые жала копий, пинался, толкался, дрался изо всех сил.
Кто-то метнул нож, но я успел подставить щит, и острое жало, шаркнув по коже обтяжки, ушло в сторону. Большой топор обрушился сверху – левую руку над собой – и снизу правой поддых супостату.
– А-а-ах! – сдавленно выдохнул тот, приняв в грудь мой клинок.
Удар получился сильным. Вражина выронил топор, повалился на спину и тут же пропал под ногами ратников.
– Не спи! – крикнул мне отец и срубил мечом древко копья, направленное мне в живот.
– Спасибо, князь! – прохрипел я, переламывая вражью руку, все еще сжимавшую уже бесполезное древко.
– Поберегись, сынко, – улыбнулся он и вновь ринулся в бой.
А я последовал за ним, поражаясь, как битва преобразила отца. Казалось, что он забыл и про больную ногу, и про израненную руку, и про то, что сильно устал, готовясь к этому бою. Целыми днями он не слезал с коня, собирая войско, ночами не спал, размышляя о том, как одолеть кагана Киевского. Я был все это время с ним, знал, как нелегко ему приходится, жалел его, старательно выполнял все его поручения и всячески оберегал от лишних волнений. Верил свято, что он все делает правильно, и эта вера помогала мне жить.
И вот сегодня мы перешли Ирпень, вступили на землю наших извечных врагов и сшиблись с ними в беспощадной битве. И пускай щит в моей левой руке стал непомерно тяжелым, а меч в правой затупился от жестокой рубки, пусть скользко под ногами от пролитой крови, а пот заливает глаза, я знаю, что князь Древлянский приведет нас к победе, и от этого на душе спокойно.
– Святослав! Дайте мне Святослава! – требовал отец, круша врага направо и налево, и каган услышал его.
Заревел надсадно боевой рог на Полянской стороне, его подхватили рожки во вражьем войске, и враги стали поспешно отступать к небольшому холму, над которым реял стяг Рюриковичей.
– Ярун! – крикнул отец тысяцкому. – Труби перемирие!
Завизжали древлянские жалейки, ухнул барабан, остановились ратники, отступили к берегу, сомкнули щиты.
Встали.
– Гляди, Добрын, – тихонько сказал Ярун. – Святослав с холма спускается.
Я шею вытянул, чтоб рассмотреть получше, как закачался стяг с соколом, над нестройными рядами вражеского войска поплыл, на простор выбрался. Вижу – каган Киевский вперед вышел, рядом с ним знаменосец. Вроде как Алдан стягом размахивает. Неужто десятник до прапора дослужился?
– Ответил каган на вызов. Сынко! – зовет отец. – Прими от Оскола наше знамя да пошли со мной.
Нехотя Оскол мне стяг Древлянский отдал. Заиграло на ветру полотнище, сурово взглянул с него на неприятеля лик Даждьбога.
– Поглядим, каков мальчишка в деле ратном, – хмыкнул отец и захромал навстречу Святославу.
– Ты осторожней с каганом, – не отставал я от батюшки. – У него Свенельд вуем-наставником был. А варяг с мечом спит, клинком подпоясывается да с жала ест. Путята с ним на солнцевороте схлестнулся. Рубились они жестоко и если бы мечи друг другу не сломали, одолел бы Свенельд болярина.
Взглянул на меня батюшка, скривился неодобрительно и сказал:
– Ты меня не стращай. Свенельд – боец знатный, это я и сам знаю, но таков ли ученик? – И похромал дальше.
На середке поля бранного встретились – я с отцом да Святослав с Алданом.
Оглядели друг друга.
– Говорят, это ты, волчонок, на Пепелище первым копье в меня швырнул? – вместо приветствия сказал отец.
– Зря я это сделал, – ответил каган. – Жалко копья. На тебя, пса хромого, и палки бы хватило.
– Здоров ты языком лавяжить, – усмехнулся отец. – Так и быть, я твоей матери-волчице одолжение сделаю – быстро тебя кончу, а потом и ею займусь.
– Брехать не пахать… – вздохнул притворно Святослав, меч из ножен вынул, глаза к небу поднял да облакам поклонился. – Прости, Перун Громовержец, за то, что старика немощного убить придется. Враг он мне, а врагов ты щадить не велишь.
– Дозволь мне, Даждьбоже Премилостивый, именем твоим справедливость поруганную восстановить, – вознес к солнышку требу отец и свой меч на свет белый достал. – И пусть Сварог нас рассудит.
– Пусть Сварог рассудит! – сказали мы с Алданом и древками стягов оземь пристукнули.
И скрестились клинки.
Накрепко схлестнулись каган Киевский с князем Древлянским. Словно яркие зарницы, замелькали два острых меча. Жадно они искали желанную плоть врага, чтобы вдосталь кровью насытиться, но никак найти не могли. На пути меча другой меч вставал, холодное железо на железо натыкалось, лязгало от злости и, словно лютый зверь, вновь в бой рвалось.
Наседал молодой каган, но и старый князь отступать не собирался. Ловко от нападок отбивался, от ударов уходил и сам в ответ огрызался зло. Бились поединщики, плели затейливые кружева, друг друга перехитрить и запутать старались, то сходились, будто два кречета в небушке, то откатывались, как волна от бережка, и казалось, что не люди, а сами боги извечный спор меж собой наконец-то разрешить намерились – Перун с Даждьбогом на поле ратном сошлись.
Следил я за сечей, глаз с бойцов не спускал. За отца сердцем болел, и умению Святослава должное отдавал, а сам все не мог от странного чувства отделаться: казалось мне почему-то, что все это неверно.
Неправильно как-то.
Несправедливо.
Гнал я от себя эти мысли и все никак в толк взять не мог – отчего они у меня в голове появились?
Но тут такое случилось, что не до глупостей всяческих стало.
Оступился отец, нога его калечная подвела, раскрылся всего на единый миг, и этого Святославу оказалось достаточно. Вспорол каганов клинок защиту князя Древлянского, и вошло холодное жало отцу в грудь. Застонал он, меч свой наотмашь пустил, но успел каган руку отдернуть, и лишь воздух отточенное железо рассекло, да кровь из глубокой раны в лицо супостату брызнула.
– Батюшка!
Выпал меч из ослабевшей руки, в землю вонзился и закачался, словно былинка на ветру.
А потом все словно в тумане.
Последние слова отца:
– Теперь твой черед, сынко, за честь нашу поруганную мстить… долг на тебе… обещай мне гнездо варяжское под корень вывести… слово дай… слово… – и красная пена на мертвых губах.
– Обещаю…
Растерянный взгляд Святослава…
Струйка крови, стекающая по клинку моего меча…
– Не по Прави это! – Алдан с перебитой рукой по земле катается, а я стяг с ненавистным соколом ногами топчу…