Иван Александрыч слушал, покраснев и потупившись.
- А замечал ли ты, - продолжал Сапега одушевляясь, - у них эти маленькие уши, сквозь которые как будто бы просвечивает, или эти длинные и как бы без костей пальцы? - Сапега остановился.
Иван Александрыч решительно не знал, что ему отвечать.
- Или эта эластичность тела, - продолжал граф, как бы более сам с собою. - Это не опухлость и не надутость жира; напротив: это полнота мускулов! И, наконец, это влияние свежей, благоухающей женской теплоты? Что, Иван, темна вода во облацех? - заключил Сапега, обратившись к Ивану Александрычу.
- Вы, ваше сиятельство, так говорите, что... - начал было тот.
- Что - что?
- Ничего, ваше сиятельство, я говорю, что вы уж очень хорошо говорите.
- Словами не передашь всех тонкостей! - произнес граф, вздохнув, и замолчал.
- Вот, если осмелюсь доложить, - начал Иван Александрыч, ободренный вниманием дяди, - здесь есть еще красавица.
- Красавица?
- Да, ваше сиятельство, прелесть женщина, только ух какая!
- Какая же?
- Кокетка, ваше сиятельство, ужасная.
- Девушка?
- Вдова, ваше сиятельство.
- Вдова? - произнес граф. - Чем же она красавица?
- Да уж, этак, женщина высокая, белая-с, - начал Иван Александрыч, глаза карие... нет, позвольте... голубые, зубы тоже белые.
- Купчиха!.. Мерзость какая-нибудь, должно быть! Расскажи лучше, нет ли других? - перебил Сапега.
- Других, ваше сиятельство, лучше этой нет.
- Дрянь же, брат, видно, у вас женщины.
- Известное дело, ваше сиятельство, не в Петербурге!
- Нынче и в Петербурге ничего нет порядочного, - возразил граф, - или толстая, или больная!
- Последние, видно, времена приходят, ваше сиятельство. Народ уж заметно очень мельчает.
- Послушай, Иван, - перебил Сапега, - отчего это у меня не был этот Мановский?
- Болен, должно быть, ваше сиятельство.
- Кто он такой?
- Помещик-с.
- Как бы заставить его приехать ко мне?
- Заставить, ваше сиятельство? Заставить-то трудно: очень упрям...
- Упрям? - сказал граф, подумав. - Стало быть, он не был у меня не потому, что болен, а потому, что не хочет.
Иван Александрыч, пойманный во лжи, побледнел.
- Богат он? - прибавил граф.
- Богат, ваше сиятельство, триста душ да денег куча! Вряд ли не будет на следующую баллотировку губернским.
- Чин его?
- Полковник-с.
- Завтра я поеду к нему, - сказал граф, вставая.
- К Задор-Мановскому, ваше сиятельство? - спросил Иван Александрыч, как бы не веря ушам своим.
- Да, - отвечал отрывисто граф, - ты теперь ступай в их усадьбу и как можно аккуратней узнай: будут ли дома муж и жена? Теперь прощай, я спать хочу!
Граф лег на диван и повернулся к стене, Иван Александрыч на цыпочках вышел из кабинета.
- Иван! - крикнул граф.
Племянник снова появился в дверях.
- Вели к восьми часам приготовить мне карету: я еду к предводителю, а сам сегодня же исполни, что я говорил.
- Будьте покойны, ваше сиятельство, - отвечал Иван Александрыч и вышел.
- Приготовить карету его сиятельству к восьми часам, - сказал он, проходя важно по официантской.
Несколько слуг посмотрели ему вслед с усмешкой.
- Вишь, какой командир! - сказал один из них.
- Видно, граф дал синенькую на бедность, так и куражится, чучело гороховое! - подхватил другой.
VI
В ту самую минуту, как Иван Александрыч вышел с поручением от графа, по небольшой тропинке, идущей с большой дороги к казенной Лапинской роще, верхом на серой заводской лошади пробирался Эльчанинов, завернувшись в широкий черный плащ. Он ехал на тайное свидание с Анной Павловной. Лошадь шла шагом. Герой мой придумывал, как начать ему объяснение в любви: сказать ли, что прежде любил ее, признаться ли ей, что Вера была одним предлогом для того только, чтобы сблизиться с нею?.. Но она знала, что он Веру любил, еще не видавши ее. Гораздо лучше сказать, что теперь она осталась одна для него в целом мире, что он только ее одну может любить; а что она к нему неравнодушна, в этом нет сомнения: он заметил это еще в Москве, и к чему бы, в самом деле, назначать свидание; она теперь дама и, как видно, не любит мужа и несчастлива с ним, а в этом положении женщины очень склонны к любви. Ему только надобно быть решительным. С такими мыслями подъехал он к роще, привязал лошадь к дерену и пошел пешком в ту сторону, которая прилегала к могилковскому полю.
Глубокое молчание царствовало в лесу, только шум его шагов да по временам взмах поднявшеюся из-под куста тетерева нарушал тишину. Огромные сосны, поросшие мохом, часто заслоняли ему дорогу своими длинными ветвями, так что он должен был или нагибаться, или отводить руками упругие сучья. С приближением в середину лес становился чаще и темнее. Под ногами у него хрустели беспрестанно сухие сучья, которые покрывали землю целым пластом. Кроме того, ему часто приходилось перелезать через толстые колоды упавших сухих дерев. Преодоление этих небольших препятствий несколько отвлекало моего героя от главного предмета его мыслей; вместе с физическим утомлением уменьшалась в нем и решительность. Мысли его приняли печальное и несколько боязливое направление. "Что, если мы разойдемся", - подумал он и посмотрел вдаль. Перед ним расстилалось широкое желтеющее поле, вдали были видны Могилки. "Так здесь-то живет она, - подумал он, глядя на высокий дом, выходящий верхним этажом из-за стенной ограды, которою обнесена была усадьба. - Где-то ее комната, у которого сидит она окна? И где теперь она?" Небольшой шум листьев перервал его размышления. Он обернулся назад: перед ним стояла Анна Павловна, в белом платье и соломенной шляпке. Эльчанинов, ни слова не говоря, бросился к ней и начал целовать ее руку.
- Сядемте, - проговорила Анна Павловна, указывая на сухое дерево. Голос ее дрожал. Видно было, что она делала над собой усилие. - Я хочу с вами поговорить, - продолжала она, - опросить вас, не изменились ли вы? Любите ли вы еще бедную Веру?
Этого вопроса Эльчанинов никак не ожидал.
- Я... Веру?.. - пробормотал он и далее ничего не мог придумать.
Анна Павловна, с своей стороны, тоже, казалось, не знала, о чем ей говорить и что начать.
- Вы ее еще любите, вы не забыли ее? - начала, наконец, она. - Вы не забыли и меня?
- Нет, я не забыл вас, я не мог вас забыть, - подхватил Эльчанинов и схватил себя за голову.
Молодые люди замолчали на некоторое время.
- Но, боже мой, как вы переменились! - произнес он, всплеснув руками и всматриваясь в лицо Анны Павловны. - Вы или больны, или несчастливы!
- Я несчастлива! - отвечала она.
- Мужем? Так?..
- Да. Он не любит и не уважает меня. Я беспрестанно должна выслушивать упреки, что я бедна, что его обманом женили на мне.
Эльчанинов сделал движение.
- Он не позволяет мне, - продолжала Анна Павловна, - читать, запретил мне музыку. При всем моем старании угодить ему он ничем не бывает доволен. Он бранит меня.
Эльчанинов встал и начал ходить.
- Я способен убить этого человека! Он с первого раза показался мне ненавистен, - вскричал он задыхающимся голосом и в эту минуту действительно забыл свою любовь, забыл самого себя. Он видел только несчастную жертву, которую надобно было спасти.
- Нет, добрый друг, - возразила Анна Павловна, - убить его нельзя, но вы посоветуйте, что я должна делать... Я думала ехать к батюшке, но это его ужасно огорчит; я думала бежать, скрыться где-нибудь в монастыре...
- Но отчего вам не разойтись просто с ним? - спросил Эльчанинов, несколько пришедши в себя. - Отчего вам не жить врозь?
- Мне нечем жить: я бедна!
- Но ваш батюшка?
- Батюшка мне не дал ничего, потому что все наше имение конфисковано.
- Вы не должны жить с мужем, - начал Эльчанинов решительным тоном. Уезжайте от него на этих же днях, сегодня, завтра, если хотите... У меня есть небольшое состояние, и с этой минуты оно принадлежит вам.