Он молчал, лишь водил мочалкой по моей коже и целовал мою шею. Я зажмурила глаза в страхе, чувствуя, как бешено колотится сердце, когда чувство предательства, которого я никогда прежде не испытывала, захлестнуло меня с головой. Еще несколько часов назад Массимилиано был лучшим, что случилось в моей жизни. Он был всем, о чем я мечтала, всем, чего я когда-либо желала всю свою жизнь. Но теперь, сидя в этой ванне, воспоминания о том, как его член жестко входил в меня, пока я рыдала и просила его остановиться, разрывали меня изнутри. Что-то глубоко внутри меня треснуло, словно хрупкое стекло, не выдержавшее тяжести боли. Романтизированный образ, который я создала в своем воображении, привел меня к этому.
— Ты уже ненавидишь меня, поэт? — наконец услышала я его голос, когда он обвил рукой мой живот, притягивая ближе к своему обнаженному телу. В ответ я могла только плакать, не сопротивляясь и молча сидеть. Он провел носом по коже моей спины, убирая волосы с плеч и продолжая покрывать поцелуями мою спину. Я действительно ненавидела его. Ненавидела больше всего на свете.
Он сломал меня, и это было только начало.
— М-мо-могу я... я, пож-жалуйста, поехать до-домой? — запинаясь, пробормотала я сквозь слезы, мои слова прозвучали слабо и надломлено, и казалось, будто я не узнаю свой собственный голос, будто говорила не я, а кто-то другой. Хоть я и была немного застенчивой, но всегда была уверенной в себе, и никогда прежде не звучала настолько жалко.
Это только начало.
Слова крутились в моей голове, словно их нашептывал голос в глубине моего сознания. Как будто он знал мое будущее и то, что еще предстоит пройти. Когда эта мысль пронеслась в голове, мне захотелось похоронить ее, спрятать глубоко внутри и притвориться, что ее не существует, но сердце замерло, пропустив удар, и я не могла отрицать правды.
— Мы едем домой, поэт, — сказал он, и мои рыдания стали еще более жалкими, когда я отрицательно покачала головой. Я не хотела ехать в Венецию, не хотела ехать с ним, я даже не хотела иметь с ним ничего общего. Между нами не было никакого «мы». И это разбивало сердце, потому что всего несколько часов назад я стояла на коленях, моля связать наши души воедино.
Было так много красных флажков, почему я их не замечала? Почему игнорировала их? Я превратила красные флажки в зеленые, рыдая перед человеком, которого считала тем самым домом, который я так отчаянно искала в чужих людях.
В этот момент я чувствовала себя ребенком. До меня наконец дошло, насколько всё плохо, и поняла, в какую передрягу я наивно себя втянула. Я осознала, что ничего не знала о монстрах в этом мире — но чего я ожидала от человека, который сидел в тюрьме строгого режима? Уклонение от налогов? Серьезно, Даралис? Судя по его татуировкам и тому, что он сделал со мной и с тем парнем, не оставалось сомнений — за его плечами скрывались поступки куда более ужасные.
— Н-нет, прошу, — мой голос прозвучал надломлено, — ты и так причинил мне достаточно боли, — запинаясь, прошептала я, подтягивая колени к груди, игнорируя боль между бедер. Я пыталась забыть картину крови, стекающей по моим ногам, когда я осела на пол после того, как Массимилиано кончил и перевел взгляд на официанта. Ткань платья, собранная на моем животе, казалась такой прозрачной, что не могла скрыть мой позор. Я тихо плакала, а затем истошно закричала, когда Массимилиано схватил со стола один из ножей и без малейших колебаний полоснул им официанта.
Я могла бы попытаться убежать, если бы могла, но была слишком слаба, и ноги отказывались меня слушаться. В тот момент, когда я пыталась ползти, я не могла перестать кричать, рыдать и остановить тошноту, подступающую к горлу.
— Еще не совсем достаточно, поэт, — проговорил Массимилиано, нежно проводя пальцами по моей коже, словно не был тем, кто только что изнасиловал меня. Еще сегодня я была готова быть с ним, идти с ним рука об руку, мечтать о его любви, хотеть, чтобы он полюбил меня в ответ. И от этого мне становилось еще больнее, потому что я чувствовала себя такой дурой. Он изнасиловал меня, забрал мою невинность без единого нежного слова, толчок за толчком, несмотря на мои крики мольбы и протесты.
— Еще ни хрена не достаточно, — повторил он, и я откинула голову ему на плечо, горько рыдая.
— Чего ты еще хочешь от меня, Массимилиано? — всхлипнула я, мои слова сорвались с пересохших губ.