— Тебе нравится проводить время с Нирваной? — спросил он меня голосом, в котором не было ни капли искренней заботы. Казалось, он говорил только то, что, по его мнению, я хотела услышать, задавал вежливые вопросы ради приличия. Его тон оставался отстраненным, холодным, без намека на раскаяние — никаких извинений за причиненную боль.
Что было не так с этим человеком? Мне хотелось закричать, назвать его чудовищем, и как я его ненавижу. Но я понимала, что мои слова только подпитают его холодное сердце и непомерное эго. Мои слезы его не тронут всё равно, потому что заботился он только о себе.
Он хотел, чтобы я его ненавидела. В конце концов, он предупреждал, что не является моим спасителем и только сломает меня. Он никогда не обманывал меня, говорил только правду, а я была наивной, веря, что в глубине души, он хороший человек. Я выбрала видеть в нем лучшее, — добро, которого, возможно, никогда и не существовало. Трудно понять — таким он родился или стал таким. Не знаю, кого я ненавидела больше — себя или его?
Я хотела выбраться отсюда, но не могла. Прикованная к постели, слабая, измученная. Моя рука потянулась к маленькой Мэри, которая тоже тянулась ко мне, радуясь, что я помогаю ей быстрее добраться.
— Мне нравится. Маленькая Мэри самое милое создание на свете, — снова не удержалась от улыбки, притягивая ее к себе.
Я обожала детей. Их души были чистыми, невинными. Дети всегда заряжали меня своей безграничной энергией, наполняли мою душу радостью и беззаботностью, которой мне так тогда не хватало, чтобы снова почувствовать себя живой.
— Она не отходит от меня ни на шаг, и я боюсь, что однажды она вырвет мои дреды. Нирвана говорит, это потому, что я похожа на Ариэль, — с мягкой улыбкой сказала я, ласково потеревшись носом о ее пухлый курносый носик.
Маленькая Мэри обхватила мое лицо своими крошечными ручками и, хихикая, оставила на моих губах мокрый, неуклюжий поцелуй.
— Она — единственное истинное добро, которое есть в Венеции, — продолжила я, зная наверняка, что если не буду продолжать говорить, то мы так и будем молчать. Я чувствовала себя достаточно смелой, чтобы произнести эти слова, ведь его здесь нет — он в России, хотя, если он чего-то хочет, расстояние для него не проблема.
— Малышка Мэри снова пытается съесть твои волосы, — вздохнула Нирвана, поднимаясь со стула рядом с моей кроватью, наблюдая за дочерью. Она успела перехватить дочку прежде, чем та вцепилась в прядь моих волос своими пухленькими пальчиками.
— Ай, ай, ай, — застонала я, когда мать и дочь начали сражаться за мои волосы, едва ли не выдергивая их. Я тоже включилась в так называемую борьбу, совсем не желая потерять длинную прядь, которую отращивала годами.
Маленькая Мэри громко заплакала, когда мать осторожно разжала ее крошечные пальчики, цеплявшиеся за мои волосы. Ее головка откинулась назад, а лицо мгновенно покраснело от обиды. Слезы крупными каплями покатились по щекам — принцесса не получила желаемого.
Нирвана вздохнула и покачала головой.
— Она всегда так делает, — сказала она, беря дочку на руки, мягко укачивая, чтобы успокоить. — Сейчас принесу ее соску, я быстро. Прости, что прервала, — извинилась она, забрав Мэри и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.
— Всё хорошо, я люблю детей, — сказала я, повернув голову к открытому балкону.
Теплый воздух снаружи смешивался с прохладой кондиционера. Роскошный зеленый пейзаж холмов, окружавших дома, казался картиной, сошедшей с полотна Ван Гога. Я поражалась тому, какие невероятные возможности дают деньги.
— Но я никогда не представляла себя матерью. Не думаю, что хочу иметь детей, — продолжила я. — Забавно, Луан говорит, во мне столько любви, что я обязана подарить ее своему ребенку. А я смотрю на это иначе. Думаю, есть много нелюбимых людей, которым я могла бы подарить свою любовь.
Я вздохнула, покачав головой, словно пытаясь стряхнуть тяжесть своих мыслей. Мне следовало бы ненавидеть этого мужчину, проклинать его и вовсе не разговаривать с ним. Но, вопреки всему, внутри зрело странное желание излить ему душу, открыть свои тайны. Он предал меня. Его поступку не было оправданий. Но я никак не могла заставить себя предать свое сердце, которое упорно продолжало держаться за него, несмотря на всю боль, которую он мне причинил.