С любовью,
Одинокий поэт .
Массимилиано закрыл письмо с одной мыслью — «Что за бред?»
Я всегда немного отличалась от других. Знаю, звучит банально. Сколько книг начинались с этих сло...
Я всегда немного отличалась от других. Знаю, звучит банально. Сколько книг начинались с этих слов? Наверняка, вы назвали бы парочку. Но, если честно, я действительно другая. Это выражается не в показном бунтарстве, а в том, что я живу в фургоне, и не строю планы на жизнь. Этот фургон достался мне от мамы — она решила переехать на Гавайи, жить на острове и каждый день проводить у воды, как на бесконечном отдыхе. Она звала меня с собой, но я отказалась. Захотела пойти своей дорогой и каким-то образом меня занесло в маленький городок Вингстон-Каунти.
Жизнь в фургоне — лучшее решение, которое я когда-либо принимала, хотя у меня и не было никогда настоящего дома. Пока мои сверстники росли в домах с кухней, ванной, садом и собственной комнатой, моим домом всегда был этот фургон, на котором я сейчас путешествую.
Благодаря моей маме — общительной и свободолюбивой натуре — мы почти не сидели на месте. Мы всегда были в движении, проводили много времени на природе, бегали по улицам, а потом возвращались лишь переночевать, чтобы утром начать всё сначала.
— А как у тебя дела, Луан? — спросила я маму, положив телефон на барную стойку. Схватив тряпку, я вытерла поверхность, на мгновение встретившись взглядом с ее лицом на экране.
В Луан не было ни капли материнской заботливости в привычном понимании. Она не сюсюкалась со мной, как другие матери со своими детьми, и воспитывала меня как умела, скорее всего, из-за того, что стала матерью совсем юной: родила меня в пятнадцать от какого-то школьного возлюбленного, чье имя до сих пор держит в тайне. По сути, Луан была мне скорее подругой, чем матерью. Она не говорила мне остерегаться и держаться подальше от мальчишек. Напротив, поощряла делать всё, что хочется, и заверяла, что девственность переоценена. Ее не заботило, насколько старше был парень или когда я вернусь домой, она говорила, что дом — это там, где душе спокойно.
Луан целовалась со своими мужчинами прямо при мне, объясняя, что я должна видеть, что такое страсть и влечение. Когда мне было четырнадцать, она впервые дала мне попробовать алкоголь, а через час — первую сигарету. Она была причиной многих моих вредных привычек. Луан была моей матерью, но не мамочкой. Она просила никогда ее так не называть — это, по ее словам, заставляло чувствовать себя старой. Ей было всё равно, чем я занимаюсь, пока я живу, как мне заблагорассудится. Она не проверяла, сделала ли я уроки, не переживала о моих оценках, она приходила на родительские собрания лишь потому, что я умоляла ее. Чаще ее можно было найти в фургоне, где она, пуская густой дым марихуаны витала где-то в своих мыслях.
Не подумайте, что я держу обиду на Луан — она воспитывала меня, как могла, и я ни за что не променяла бы свое детство. Мне нравилось, что она была мне скорее подругой нежели мамой, но это не значит, что в ней совсем не было материнской заботы. Она всегда была рядом, когда я плакала, поддерживала меня. Когда у меня начались первые месячные, она позвала всех своих подруг, и они, усевшись вокруг меня, рассказывали о женственности и о том, что значат месячные для девушек. Луан любила меня по-своему, и я это ценила, ведь такой она была.
— Просто замечательно, — ответила она со смехом, сквозь голоса людей на заднем плане, держа в пальцах плотно скрученный косяк. — Я очень счастлива. У меня есть любовник, который знает, как полностью меня удовлетворить. Он всегда доводит меня до оргазма, а потом готовит мне еду. Что еще нужно женщине? — добавила она с озорной улыбкой, и наши взгляды встретились на экране.
Луан была красивой, молодой тридцатипятилетней женщиной. Она выглядела именно так, как и должна выглядеть женщина в ее возрасте. На ее лице не было морщин, лишь легкие следы прожитых лет. Ее смуглая кожа светилась особым, почти юношеским блеском. У нее было круглое лицо с широким носом и пухлыми губами, миндалевидные карие глаза, а всё лицо украшал пирсинг. Золотые кольца в носу, несколько — в уголках губ. Она принципиально не выщипывала свои густые брови, отказываясь следовать навязанным медиа стандартам красоты о том, как должна выглядеть современная женщина. Ее длинные черные дреды всегда были распущены, она никогда не собирала их, позволяя свободно спадать по спине.