— Ты тоже моя лучшая подруга... — сказала она, наклонившись и прижавшись своим лбом к моему.
Нирвана была со мной всё это время. Я до сих пор помню, как она плакала обо мне, разговаривала со мной, когда я была в коме. Немногие способны на это, и я никогда не забуду того, что она для меня сделала.
Она была больше, чем лучшая подруга — она была мне как сестра. Интересно, Луан испытывала то же самое к своим подругам? Если да, то теперь я понимаю, почему она была так близка с ними.
То, как теплело на душе, когда Нирвана была рядом. Как она понимала меня с полуслова, даже когда я не могла говорить. Это было чем-то особенным, что соединяет сердца, не нуждаясь в словах.
— И раз уж ты моя лучшая подруга, ты станешь первой после Сальваторе, кто узнает... — сказала она, откинув одеяло и сев на колени напротив меня. Я наблюдала, как она приподняла платье до груди:
— Я беременна, — сказала она с улыбкой, показывая маленький животик.
Но прежде, чем радость за нее успела наполнить меня, я заметила шрам на ее животе.
Узкий, белесый, он пролегал по коже, как напоминание о прошлом, которое невозможно забыть.
Я не смогла ничего произнести в ответ, лишь искренне улыбнулась ей.
Искренне и не совсем.
Ее улыбка говорила о счастье, но я помнила, через что ей пришлось пройти, и что с ней сделал Сальваторе.
Шрам напоминал о том, что случилось с маленькой Мэри, и я не могла понять, как она может радоваться, нося под сердцем еще одного его ребенка. Похоже, она догадалась, о чем я думаю, потому что опустила платье, прикрыв живот, и забралась обратно под одеяло.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — тихо сказала она, убавляя звук телевизора.
— Когда не сопротивляешься — легче, — ее голос дрогнул. — Легче, если принять их любовь. Или… одержимость, если быть честной. От Массимилиано не уйти, Даралис. Нет никакого спасения. Он... он любит тебя по-своему. И лучше... лучше позволить ему это.
В ее голосе слышалась нервозность, будто ей самой было нелегко говорить об этом.
— Наши сердца такие мягкие, Даралис. Они растягиваются. И мое сердце выделило место для Сальваторе. Я думала, что это невозможно, что я не смогу. Но когда оно растянулось, когда приняло его и его… любовь, жить стало проще.
Ее глаза затуманились, но Нирвана упорно не позволяла слезам пролиться.
— Твое сердце тоже сможет. Оно растянется, Даралис, просто перестань бороться, — ее голос стал тише, в ее взгляде читалось сочувствие. — Ты не победишь. Только не с Массимилиано. Он самый страшный из всех Эспозито. Позволь своему сердцу растянуться, Даралис. Это единственный способ… выжить.
Я редко оставалась одна — в палате всегда кто-то был. Если не Массимилиано, то Нирвана; если не...
Я редко оставалась одна — в палате всегда кто-то был. Если не Массимилиано, то Нирвана; если не она, то Валентино. Сегодня, как ни странно, дверь открыла Сперанца — она уверенно вошла в комнату и направилась ко мне с миской знакомого супа, который я ем каждое утро. Твердую пищу мне пока употреблять нельзя, поэтому питаюсь я только жидкой.
Она одарила меня кошачьей улыбкой — зловещей и темной, от которой я непроизвольно вздрогнула.
— Доброе утро, Донна, — почтительно поприветствовала она меня, присаживаясь рядом и поправляя свое дизайнерское черное платье. Она выглядела настоящей представительницей богатой семьи Эспозито, ее платье вероятно стоило сотни тысяч, и от нее разило роскошью.
— Доброе, — прохрипела я едва слышно. Говорить было сложно — челюсть едва слушалась, каждый звук вызывал дискомфорт. Если бы я могла, я бы предпочла молчание, но Массимилиано быстро отбил эту мысль своей резкой фразой: «Даже не думай, блядь, строить из себя немую — вырву нахер язык».
Я решила не испытывать его терпение. Заговорила. Или, вернее, начала пытаться.
Сперанца осторожно зачерпнула суп ложкой и поднесла к моим губам, давая время медленно втянуть жидкость, позволяя теплу успокоить горло и наполнить желудок.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, давая мне время, прежде чем поднести в очередной раз ложку с супом, разглядывая меня своими раскосыми черными глазами. Она напоминала кошку из кошмарного сна, говорящую и хищную, будто порожденную самой Тьмой.
— Хорошо, — коротко ответила я, не желая показаться грубой.
Раньше нам не приходилось общаться друг с другом. Но я прекрасно знала кто она. Нирвана рассказала мне о ее одержимости кошками и привычке убивать любовников, скармливая их тела своим питомцам — она верила, что любовь этих мужчин заставит кошек любить ее сильнее.