Выбрать главу

И вот я дождался. Вы уже давно поняли, что я был разочарован. Угу. Группа ограниченнейших, но увлеченных своей ограниченностью людей заучивала маркировки деталей, в тысячи раз бездумнее, чем иные таблицу умножения, и запоминала наизусть схемы, платы, распайки, не задумываясь ни на секунду, почему всё должно быть именно так. Радио ушло лесом.

Оставалась надежда на математику: люди, знакомые с комплексными числами и пределами, не могут быть пустыми, не могут не задумываться о сущности многого.

Кружок математиков я обнаружил на Краевой станции юных техников и юных натуралистов (из-за слова <acronym title=’ЮНый НАТуралист’>«юннат»</acronym> я ещё долго потом сомневался в количестве эн в словах «юный» и «юность»). Теперь, кстати, в этом здании дворец-особняк нувориша, обнесённый высоким забором с жуткого вида воротами и охраной. А тогда был, вроде бы, социализм.

Узнав расписание кружка у вахтёрши, я в положенный день и час открыл дверь с надписью «Математики». Сразу бросились в глаза огромные банки с жидкостью, висящие на стене лобзики и взъерошенный взрослый мужчина в синем халате. Несколько мальчиков моего возраста и чуть младше смотрели немного странно. Скоро я стал смотреть так же, этот взгляд говорил: «Да, это всё некоторым образом интересно, но разве этого я хотел? И причём тут собственно математика?» Математика тоже была. В промежутках между выпиливанием из фанеры фигурок слонов и чебурашек, выращиванием соляных кристаллов, кормлением хомяков, выжиганием по дереву и изготовлением линогравюр мы под руководством синехалатного руководителя считали. Он учил нас быстро перемножать и делить в голове астрономические константы. Имея всегда под рукой записную книжку и ручку, я не понимал смысла этого устного счёта. Кроме того, я считал, что в серьёзных занятиях математикой конкретным числам места нету совсем, я любил переменные, замирал, глядя на музыкальный ключ интеграла и строгую античную сигму суммы, мне нравилось употреблять слова «катое», «энное», «энплюскатое». Я никогда не держал в голове таблицу умножения, потому что таблица всегда была под рукой — на последней странице обложки любой тонкой школьной тетради в клеточку. Мне было интересно наблюдать за ростом драгоценных кубиков кристалла в банке, но весь этот юннатский эмпиризм не удовлетворял моего желания: я всё ещё хотел говорить с людьми, способными к логическому мышлению и самостоятельным немифологическим обобщениям. Не было таких людей, не было, не было таких людей. Зато. Зато были коробочки из оргстекла, которые мы выпиливали лобзиками, собирали методом «ласточкин хвост», разукрашивали хитрым сочетанием хаки и жёлтого, проделывали в них разные дырки и щели и наносили деления. Руководитель уверял нас, что это корпуса прицелов для истребителей. Почему-то я ни разу ни с кем из товарищей по математическому несчастью не заговорил о том, чем эти коробочки могут быть на самом деле. Полагаю, что ни один из нас ни мига не верил в прицелы для истребителей, но, видимо, все понимали, что любой разговор об этих глюкалах/бульбуляторах будет пустым: за полным отсутствием информации и сколько-нибудь правдоподобных предположений. Говорить с руководителем смысла не было: в нём чувствовалось безобидное безумие. Безобидное — нерастревоженное. Вскоре прицелы сменились задачей, за решение которой гуру обещал подарить тому, кто решит, золотые часы и подать представление в некие властные области на награждение очень большими деньгами. Несколько дней мучился я с невозможной задачей. Бумага закончилась в моём письменном столе, я обратился к папе, но скоро и эта закончилась. Плюнув на оставшиеся недоказанными буквы, я сильно устал и больше в кружок не пошёл. Через пару недель я наткнулся на эту задачу в справочнике по математике. Задача, за которую обещались золотые часы, оказалась великой теоремой Ферма. Ни фига себе. Ни фига себе.

Музыка. Танго. Танго Оскара Строка, танго Дунаевского, кумпарсита. Песни. Я понимаю, почему многие не очень глупые и даже некоторые умные люди любят «словесный» советский «рок», «бардов» и вообще песни. Песни создают ощущение, что с тобой говорят о важном. Их частая иносказательность и метафоричность даёт простор для интерпретации «в свою пользу». Музыка без слов или со словами на непонятном (чаще всего — английском или французском) языке способствует говорению самому с собой. Можно вслух. Когда никого не было дома, я заводил пластинку «Ансамбль «Мелодия» играет танго Оскара Строка», ложился на диван и говорил. Я всё ещё оставался единственным достойным себя собеседником. В мультике «Вокруг света за 80 дней» сам с собой разговаривал мистер Фикс: «Есть ли у Вас план, мистер Фикс?» — «Есть ли у меня план?..» Во многих книгах часто и убедительно описывались случаи раздвоения личности или, как минимум, контролируемых «единым центром» автокоммуникаций, где некая «одна сторона» человеческого Я разговаривала, спорила с другой. Я искренне пытался раздвоиться, я выискивал в себе противоречивые чувства и желания, стараясь распределить их между двумя полуличностями, чтобы достигнуть хотя бы видимости диалога. Я пробовал создать роль, искусственную, выдуманную личность, с которой можно было бы говорить, советоваться.