Ему явно было сильно за пятьдесят и вокруг неприятной бледной лысины вились неряшливые, полностью седые сальные кудри. Длиной остатки волос доходили почти до плеч, и с одной стороны между прядями торчало большое ухо, поросшее внутри короткими седыми волосками.
Лицо дяди тоже оказалось довольно противным: под седыми кустистыми бровями и складками набухших век прятались маленькие поросячьи глазки с нездоровыми розовыми белками. Оплывшие щеки и отчетливый второй подбородок поросли короткой, минимум неделю небритой седой щетиной. Суконный сюртук на нем лоснился от старости, а на белой несвежей рубахе видны были желтоватые пятна от какой-то уже высохшей жидкости. На жилетке отсутствовала одна пуговица, да и сама жилетка была весьма потертой и неновой: часть вышивки на ней торчала лохмотьями ниток.
Со слов сиделки я помнила, что этот мужчина – двоюродный брат покойной матери Эльзы, и зовут его баронет Гельмут фон Роттенфельд. Но я молчала, потому что совершенно не представляла, как мне к нему обращаться: «дядя», «дядюшка», «господин фон Роттенфельд»? Пауза затянулась, и старик, недовольно нахмурившись, спросил:
- Так ты что, даже не поблагодаришь дядюшку Гельмута? А ведь я ради тебя бросил все свои дела! – он недовольно поджал пухлую нижнюю губу и укоризненно покачал головой.
Благодарности я точно не испытывала, но его подсказка была очень кстати.
- Дядюшка Гельмут, я бы никогда в жизни не хотела, чтобы вы нанимали мне компаньонку на свои деньги. Но ведь кроме поместья у нас есть и еще кое-какое имущество… – я не задавала вопроса, а утверждала, хотя и не представляла, о чем говорю.
Тут действовала обычная логика: этот дядюшка Гельмут не вызывал у меня доверия уже потому, что рядом с его племянницей не было ни одного из старых слуг поместья. Раз он вырвал девочку из привычной среды, значит, намерения его не слишком-то чисты. А если у семьи нет никаких финансовых бонусов, кроме поместья, он меня просто поправит, а я смогу сослаться на незнание. Однако то, что я услышала от дядюшки, напугало меня довольно сильно.
- Негоже бы столь юной девице лезть в дела взрослых! – гневно провозгласил старик. – А если ты, милочка, рассуждаешь о дубовой роще, то запомни: мать твоя подписала мне дарственную на эту рощу, и никаких прав ты на нее больше не имеешь!
У-упс! Все страньше и страньше!
- Когда же она успела это сделать, дорогой дядюшка?
- Через два дня после того, как вы с ней искупались! И все это сделано в присутствии свидетеля, достойного доверия! И в земельной палате бумага уже зарегистрирована! А если ты, Эльза, начнешь разговаривать со мной в этаком тоне, так мне проще будет внести вклад в монастырь и сдать тебя туда.
Он грузно встал, сердито двинув стулом, и пошел к выходу из комнаты. Уже распахнув двери, дядя остановился и, развернувшись ко мне всем корпусом, сообщил:
- Я отобедаю с дороги и дам тебе время прийти в себя. Но если ты решишь и дальше дерзить… Помни про монастырь, Эльза.
Он ушел, а я сидела и понимала: сказки не будет. Может быть, конечно, я излишне подозрительна, но этому мужчине я не верила ни на грош. Не так ведут себя порядочные родственники с только что осиротевшим ребёнком. Однако, нравится мне всё это или нет, в данный момент он мой опекун.
Я не могу обнаружить свою иномирскую сущность, так как даже не представляю, какие законы существуют в этом мире. Однако, раз уж я баронетта, то, наверное, будет какой-то брачный контракт? Вот его я должна прочитать максимально внимательно. А уж потом, исходя из того, что узнаю, возможно, смогу требовать хоть что-то.
Теоретически я в любой момент могу сбежать из дома. Но при всей пасторальности окружающих пейзажей, мне кажется, что это не тот мир, в котором пятнадцатилетняя сирота может выжить. Здесь нет видеокамер и полиции, здесь явно нет службы социальной защиты или какой-нибудь опеки. А вот преступность здесь есть точно! Так что, как минимум сейчас я должна согласиться с предложением «любимого дядюшки». Скорее всего, здесь все решается деньгами и знакомствами. А закон, как и в любом мире без электричества, телефонов и самолетов – что дышло.
В том, что я права, я убедилась достаточно быстро: примерно минут через сорок в комнату вернулась Берта, которая, огорченно покачав головой, принялась меня увещевать: