— И только-то, мой милый? — хихикнул доктор Крейндел. — Для этого не нужно было обременять себя, вставая, хи-хи… Что я, глухой? Я прекрасно слышу на расстоянии, и особенно слова, выходящие из ваших уст, каждое из которых на вес золота… Действительно не стоило беспокоиться! Письма — что за срочность! Даже если не успеем до обеда — невелика потеря! Тоже мне важность — письма! В то время, как мы заняты столь важными делами! Мы же не настолько низменные люди!.. Наша дружба, единственная в своем роде, ведь не на грубой материи зиждется — вам это известно не хуже меня… Вы и я — и вдруг материальные заботы! Это все только для окружения, для косных и недалеких людей… Однако истинная связь между нами — связь духовная, связь двух душ-близнецов…
Гордвайль с отвращением сбросил со стола остаток сигары, вставил лист бумаги в машинку и стуком ее заглушил доктора Крейндела, улыбавшегося самому себе с победным видом. Было около полудня, и стена напротив уже вся была залита солнцем, оранжевым шлейфом стекавшим с нее и затопившим полдвора. «Жаль, что не прямо сейчас, — мелькнуло у Гордвайля, пока он печатал письмо, потоком черных значков изливавшееся из машинки на бумагу. — Прямо сейчас, и будь что будет. Прямо сегодня. Еще целый месяц — тяжело!..» Он услышал, как доктор Крейндел вышел в лавку, и у него возникло ощущение, будто струя свежего воздуха влилась в комнату. Ведь если ждать еще месяц, тянулась нить его размышлений, то пропадет вкус первой, ошеломительной радости. Понемногу привыкнешь к этой определенности и, чего доброго, начнешь еще сожалеть о потерянной должности… Гордвайль вынул из машинки законченное письмо и взглянул на часы. Уже можно было идти обедать. А десять шиллингов? Нет, лучше не отказываться от них сейчас. Просить еще раз — выше его сил.
Когда он уже собирался выходить, вернулся доктор Крейндел.
— Эй, вы ведь просили десять шиллингов. Пожалуйста! — сказал он, протягивая банкноту. — И приятного вам аппетита, дорогой друг!
23
Возвратившись в тот день домой, Гордвайль не застал жены. Она обычно приходила в самое неопределенное время — порой даже далеко за полночь. Гордвайль принялся растапливать печку, и, как всегда, когда он был дома один, все получилось у него на удивление легко. Эта печка отличалась капризным нравом, как истеричная женщина: порой она артачилась, и, словно одержимую бесовской силой, ее ну никак нельзя было растопить, а иногда вспыхивала в один миг, одна спичка — и готово! Гордвайль сварил себе черный кофе, никогда не переводившийся у них в доме, и поужинал принесенным снизу из лавочки ломтем свежего вкусного хлеба. Поев, он достал тетрадь из чемодана, где прятал ее от Теи, и собрался продолжить работу над начатым рассказом, но почему-то никак не мог сосредоточиться. Тревога охватила все его существо. Когда же она наконец вернется, чтобы он смог уже скинуть с плеч тяжкий груз известия об увольнении! Он представил себе, как это будет, и словно услышал ругань Теи, более того, загодя ощутил свою вину, так, как будет чувствовать ее потом, стоя перед разъяренной женой. Две сигареты, выкуренные одна за другой, не помогли ему собраться с мыслями. Тогда он вдруг преисполнился ярости на кого-то неведомого, вернул тетрадь в ее чемоданное заточение, оделся и вышел.
Он думал пойти прогуляться по Гаупталлее в Пратере, для чего, выйдя из ворот, должен был повернуть налево, к Нордбанштрассе, но ноги сами собой понесли его направо, так что, когда он опомнился, то был уже на углу Кляйнештадтгутгассе и улицы Гейне. «Ну, коли так, — сказал он себе, — будем держаться этой дороги, заодно и посмотрим, что делается на Пратерштрассе». Перейдя на другую сторону и срезав путь, он свернул на Новарагассе, улицу, по которой можно было выйти на Пратерштрассе. Дойдя до конца последней, он вдруг увидел в пяти шагах впереди Тею, прощавшуюся с каким-то незнакомым ему мужчиной. Словно окаменев, Гордвайль застыл на месте. Ему хотелось скрыться, чтобы Tea не заметила его, но, словно в кошмарном сне, ноги не слушались его. Незнакомец поцеловал Тее ручку, и Гордвайль успел услышать его последние слова: «Итак, завтра как условились!» Затем мужчина метнулся в сторону и вскочил в проезжавший мимо трамвай. Tea повернула к Новарагассе и заметила мужа. Еще только подходя к нему, она воспылала внезапно созревшим и готовым обрушиться на Гордвайля гневом, который, казалось, был увязан у нее в удобный тючок, откуда при необходимости его можно было извлечь в любой момент.