Гордвайль прикинулся, что ничего не понял.
— Это могло бы быть интересно…
«Что тут может быть интересного!» — хотел ответить Гордвайль. Но вовремя сдержался. Лучше ему помолчать и не разжигать ее прихоти открытым противодействием. Так она, может, и забудет с течением времени. Ему претила сама мысль о том, что у его жены будет связь еще и с Гейдельбергером. Этого ему особенно не хотелось… Да еще чтобы с его ведома и согласия!.. Остальные — все равно!.. Он их не знает, да и вообще толком ничего не знает… Но вот так, в открытую, «с разрешения властей» — это нет! Уж лучше, чтобы она занималась этим втихую, так, чтобы он не знал… Не даст он на это согласия, не сможет… Скорей бы уже прошли дни беременности! Когда будет ребенок, все изменится к лучшему, тогда ему сам черт будет не брат. Тогда он все что угодно вынесет с легкостью.
Прежнее хорошее настроение его не возвращалось. Прежняя постоянная грусть, ставшая, казалось, частью его существа, снова грызла сердце. Он больше не обращал внимания на вечер, свежей прохладой льнувший к лицу, не замечал трамваев, с гулким лязгом проносившихся в обе стороны по широкому Шоттенрингу. Может быть, было бы лучше, сказал он себе, отправиться на прогулку одному, как он и собирался поначалу.
В кафе они нашли Ульриха и Перчика, изнывающих от застарелой скуки. Они сидели не разговаривая, словно все, что можно, было уже обговорено между ними. Глядя на них, Гордвайль вспомнил чердак в родительском доме, куда поднимались, быть может, раз в год, и как его передергивало, когда он касался валявшейся там пыльной рухляди. «Утварь, отжившая свой век и вышедшая из употребления», — подумал Гордвайль. Все, что они могут сказать и сделать в жизни, ему было известно заранее, казалось, в них заключена квинтэссенция скуки. Нет, внезапных порывов от этих людей не дождешься! Уйти бы отсюда, подумал Гордвайль, или хоть сесть за другой стол! Но Tea направилась прямо к ним. Физиономии обоих осветились, словно спасение пришло к ним, когда не оставалось уже ни малейшей надежды на него. Они деловито и целеустремленно рванулись с места, чтобы приветствовать вошедших. Некоторое время обсуждали всякие пустяки, без участия Гордвайля. Затем Перчик рассказал байку из американской газеты, о том, как одна молодая и красивая женщина (оба эпитета он добавил от себя, чтобы усилить впечатление) потеряла в автомобильной аварии правое ухо и дала в этой газете объявление, что она готова заплатить пять тысяч долларов тому, кто пожертвует ей свое правое ухо… Длина уха должна быть пять с половиной сантиметров, ни больше и ни меньше. И он уже прочел в другом номере, добавил Перчик, предложение женщины из Веллингтона, обладательницы уха требуемого размера, но та готова уступить его не меньше чем за десять тысяч.
Ульрих с явной любовью потеребил собственное ухо, как человек, в доме которого долгие годы валялся невзрачный камушек, которому никто не придавал никакого значения и который вдруг оказался драгоценным бриллиантом.
— Я бы не продал! — сказал Ульрих.
— Перчик, а ты? — вмешался в беседу Гордвайль. — Ты бы наверняка продал! Только представь: десять тысяч долларов!.. К тому же потом ведь можно достать другое ухо, дешевле… Тут, в Европе, наверняка можно купить ухо за пару тысяч. Добавь еще тысячу за операцию по приживлению — и останешься с чистой прибылью в семь тысяч. Отличная сделка!
— Если ты продашь мне ухо за две тыщи, я продам свое за десять!
— Я и за миллион не продам! У меня нет ничего на продажу! Все, что есть, мне нужно для собственного пользования! А кроме того, я вовсе не стеснен в средствах.
— Все-таки, — засмеялась Tea, — если подвернется покупатель, я тебе советую продать оба уха, кролик. Десятью тыщами пренебрегать не стоит! Только я сомневаюсь, что на твои уши найдется покупатель.
Перчик искривил губы в злорадной ухмылке. Гордвайль представил себе отрезанное ухо, похожее на картинку в детском букваре, как его аккуратно упаковывают в стружки и отсылают в Америку в почтовой бандероли… Откуда-то со дна желудка внезапно поднялась волна отвращения, как если бы он переел жирной пищи… Он отодвинул в сторону чашечку с еще недопитым кофе. Но уже не мог отогнать раз прокравшуюся в сознание навязчивую картину. Без всякого участия с его стороны и помимо его воли она становилась все подробнее и красочнее. Он безуспешно попытался отвлечься, вертя перед собой кофейную ложечку. Теперь было важно, чтобы ухо благополучно прибыло к получателю… Ибо судно, точнее, трюм, где, верно, перевозят почтовые бандероли, кишмя кишит крысами… А если коробка придет в Америку пустой?.. Значит, нужно найти другой способ… У тех, кто этим занимается, наверняка есть проверенные средства… Случись с ним такое, чтобы крысы сожрали его ухо!.. Гордвайль чувствовал в этот миг какой-то свербеж в ушах, как будто по ним ползали муравьи. Тьфу! — сказал он себе. — Какая чушь!