Спустя минуту появился и доктор Астель, одетый в новый серый костюм и готовый к выходу. Он небрежно протянул Гордвайлю пятнадцать шиллингов, которые тот просил.
— Прошу вас. К сожалению, сегодня я не могу провести с вами вечер. Очень спешу. Послезавтра, в субботу вечером, вы будете свободны? Хорошо. Тогда в семь часов в «Херренхофе». Договорились!
Гордвайль ощутил голод и зашел в общественную столовую в начале Виднерхауптштрассе. Спустя полчаса он уже сидел в почти пустом трамвае, окна которого, когда он повернул, на миг загорелись красноватым отражением заката, пылавшего где-то далеко-далеко, там, где заканчивались не только высокие городские дома, но и вообще всякая застройка. Гордвайль пребывал в приятно-безмятежном расположении духа, частично объяснявшемся, возможно, сытным и вкусным ужином. Дневная жара понемногу спадала, дышать стало легче. В пустом вагоне метались сквозняки, запутываясь в растрепанной шевелюре Гордвайля и обдувая его лицо. Гордвайль вдруг вспомнил Лоти и загорелся желанием увидеть ее еще раз перед отъездом. Жаль, что он не спросил доктора Астеля, когда она уезжает. Он-то наверняка знает. Когда она вернется, Мартин уже прилично подрастет. Надо будет пригласить ее к себе, чтобы показать его. Он ей понравится, конечно… Странная девушка, эта Лоти!.. Отчего она не выходит за доктора Астеля?.. Ей бы больше подошло воспитывать детей… Tea не создана быть матерью, хотя Мартина она любит, это сразу видно…
С такими мыслями, тихими и спокойными, словно вливавшимися в его сознание вместе с вечерними сумерками, Гордвайль приехал к Миттельдорферам. Ему открыла сама Франци, которую он сначала не признал из-за полумрака в коридоре и еще оттого, что лицо ее похорошело и округлилось по сравнению с тем, что он видел тогда в Штайнхофе. Он отступил назад: в голове у него возникло мимолетное сомнение, уж не ошибся ли он дверью. Но молодая женщина мгновенно его узнала и вскрикнула с явной радостью:
— О, господин Гордвайль! Какой сюрприз! Мама! — позвала она мать. — Иди-ка сюда, быстро!
Она провела его в комнату, где он уже был год назад. В комнате было еще довольно светло. Никаких изменений он не заметил, словно следующий год пришел на смену предыдущему где-то далеко отсюда, во внешнем мире, здесь же все еще властвовал год прошедший, разве что стук молотка не доносился сейчас со двора, как тогда. В Гордвайле вдруг проснулась уверенность, что и сам он сохранил в себе нетронутым постоянное ядро своей сущности, не подверженное влиянию перемен в окружающей действительности и в условиях жизни, — и внезапно проникся ощущением вечности вселенной.
— Я очень рад, — сказал он, — рад от всего сердца, что вы здоровы и хорошо выглядите. Это главное!