Ветер не утихал. Гордвайль был без пальто и вдруг почувствовал страшный холод, проникавший до самых костей. «Нет! — тут же решил он. — Оставим это на завтра! Завтра все образуется!» Он встал и пошел по направлению к Таборштрассе.
Шел медленно. Времени было предостаточно. Мимолетная мысль промелькнула у него, что здесь, на Таборштрассе, не так холодно, но он не стал задерживаться на этом соображении. В конце концов, не все ли равно сейчас? Не замерзнет же он насмерть! Главное — он не знал, чем занять себя все это время. Только восемь вечера — это значит, до десяти утра еще четырнадцать часов, долгих и бесконечно тягостных! Каким-то образом он оказался перед входом в кинотеатр «Централь», откуда выбивался ослепительно-яркий язык света, достигавший противоположной стороны улицы. По привычке он остановился поглазеть на афиши по обе стороны входа, не различая, впрочем, ни единой буквы. Сделав несколько шагов вперед, он вдруг увидел Тею, подошедшую с другой стороны в сопровождении какого-то незнакомца. Сознание Гордвайля мгновенно стало кристально-ясным, в горле же встал комок. Он остановился как вкопанный. Tea, заметившая его издалека, кивком сделала ему знак, чтобы он убрался с дороги. Гордвайль не сдвинулся с места. Проходя мимо, она улучила момент и с такой силой ущипнула его за руку, что он с трудом удержался от крика. «Идиот!» — прошипела она ему в лицо и вошла в кинотеатр, последовав за своим спутником, так ничего и не заметившим.
Первым движением Гордвайля было последовать за ней, догнать ее и прокричать ей прямо в лицо, что ребенок серьезно болен и нельзя относиться к этому с таким легкомыслием… Однако он вовремя опомнился и пошел дальше в сторону центра, подавленный и очень жалкий. Казалось, в целой вселенной не было ни единого человека, которому он мог бы поверить свое горе и унижение. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким, как в этот миг. Он брел по улицам, бесцельно сворачивая из одного переулка в другой, весь превратившись в ноющую животную муку, ядовитым зельем бродившую в его теле. Неожиданно он очутился перед кафе «Херренхоф», сам не зная, как он попал сюда. Вошел внутрь. Доктор Астель и Ульрих сидели, занятые беседой. Он согласился посидеть с ними немного, но уже спустя несколько минут снова встал.
— Нет! — сказал он. — Я здесь не останусь!
И снова вышел на улицу. Сейчас он был не в состоянии спокойно сидеть на одном месте. Он должен был двигаться, усталостью притупляя боль и чувство одиночества. И он зашагал, не замечая остававшихся позади улиц. Но при этом неосознанно удалялся от кипящих жизнью и ярко освещенных мест, ибо душа его была погружена в густой мрак, и сияние уличных огней казалось ему непереносимым. Прошатавшись так часа два, он оказался на своей улице. Было уже полдвенадцатого. По привычке он открыл дверь комнаты осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ребенка, но, не успев войти, вспомнил, что Мартина нет в комнате и осторожность совершенно излишня, и от ярости громко, со всей силы, захлопнул дверь. Tea еще не приходила. Машинально он засветил керосиновую лампу и сел к столу, обеими руками обхватив голову, тяжелую и лишенную всяких мыслей. Безмолвие царило в доме, безмолвие поднималось с улицы и втекало в комнату через открытое окно. Какое-то время Гордвайль сидел так, утомленный длительной ходьбой и подавленный горем. На стене над диваном, у самого потолка, замер огромный паук. О камни мостовой гулко и звонко ударилась какая-то жестянка, и факт ее падения дошел до его сознания с опозданием, как будто звук удара предшествовал самому падению. Гордвайль вдруг встал и, не отдавая себе отчета, подошел к коляске, по-прежнему стоявшей на своем обычном месте, между кроватью и умывальным столиком, склонился над ней и с минуту внимательно смотрел внутрь, как будто проверял, спит ли младенец. Наконец он увидел, что она пуста, какой он и оставил ее за несколько часов до этого. Тогда он повернулся, подошел к дивану, куда по приходе домой положил одеяльце, сдернул с него газету, поднес к коляске и растянул одеяльце поверх нее, как делал всегда, укрывая Мартина. И неожиданно, словно понуждаемый какой-то грозной силой, противостоять которой он был не в состоянии, ухватил ручку коляски и стал раскачивать ее туда-сюда. И тут же страшно перепугался, отпустил ручку коляски и, дрожа, ретировался обратно на диван. Лицо его посерело. Инстинктивно он осмотрелся: не видел ли кто его безумия? «Ах! — простонал он во весь голос. — Я теряю рассудок! Так можно плохо кончить!»