Дождь немного усилился, и Гордвайль машинально поднял воротник пальто. Он вышел на Шоттенринг, пересек его и поплелся вдоль чугунной ограды Народного сада. Зазвенел и остановился трамвай, люди толкались у дверей, прокладывая себе путь на площадку; с хриплым гудком и громким перезвоном трамвай двинулся дальше — все это ускользнуло от внимания Гордвайля. Мокрым блеском, тускло-желтым в свете фонарей, блестели тротуары. Он остановился на минуту у парапета моста, под которым светились фонари городской железной дороги, бросил вниз невидящий взгляд и пошел дальше. Сам не заметив как, свернул на главную улицу третьего округа, круто спускавшуюся вначале, миновал большие склады, часть которых была еще открыта. Однако яркий свет большой улицы, как видно, досаждал ему, потому что он свернул в первый же переулок.
…Когда он говорил ей тогда, что плетеные сандалии никуда не годятся, что в них легко простудиться, попав в дождь, она не послушалась его… А теперь — разве можно переложить вину на него?.. Он обязательно напишет ей, раз уж навестить ее невозможно, и все ей подробно объяснит!.. Но ведь — да, она же умерла, умерла! Непреложность этого факта вновь ударила его с такой силой, что на минуту у него пресеклось дыхание. Надавил рукой на грудь. Из последних сил он продолжал стоять, хотя земля притягивала его с непреодолимой силой. А завтра в десять, завтра в десять — похороны! Ах, что он наделал, что он наделал! Если бы это можно было исправить! Он был готов на все сейчас, жизнью бы пожертвовал, лишь бы повернуть все вспять, стереть как не было! Внезапно в нем всплеснулась слепая животная ярость на Тею, и руки непроизвольно сжались в кулаки. Из-за нее случилась эта беда! Только из-за нее! Казалось, Гордвайль теряет рассудок от бессильной злобы. «Ох, ох!» — простонал он во весь голос. А Лоти, зачем она это сделала, зачем?! Ей бы подождать еще немного! Со временем они смогли бы все устроить! Разве он сам не хотел освободиться?.. Просто нужно было дать ему время!.. Не мог же он порвать все в один день, так неожиданно!.. А теперь все напрасно!..
Дождь не переставал, а Гордвайль все шел и шел по улицам, время от времени останавливаясь, словно для того, чтобы подумать о чем-то, и двигался дальше. Он проходил улицы, в которые не заходил еще ни разу в жизни, и не замечал этого. Где-то на углу он был остановлен девочкой, раньше обычного вышедшей на промысел. Секунду он смотрел на нее, не понимая, чего она хочет, потом повернулся к ней спиной. Только удалившись на несколько шагов, он осознал суть ее притязаний, и странным показалось ему, что кто-то еще может считать его за живого человека, сейчас, когда все для него кончено. Он устал, но не замечал этого. Покой был для него невозможен. Не останавливаясь, он двигался дальше, дальше: было нужно как можно больше увеличить расстояние между ним и известными обстоятельствами — то действовал заложенный в нем инстинкт самосохранения, чтобы не рухнуть тут под бременем ужасного этого несчастья, чтобы на миг дольше сохранять способность дышать, да только расстояние нисколько не увеличивалось. И даже крайняя физическая усталость, и та ничуть не притупляла остроты горя.