— Ты не такая дурная, — сказал Гордвайль, глядя ей в глаза, — я знаю, ты вовсе не такая дурная… И ребенка ты будешь любить как я, даже больше, я знаю…
— Да что ты знаешь! А ребенок… — еще посмотрим! Если захочу! А не захочу, так и избавлюсь от него! И тебя это никак не касается! Сколько раз я тебе уже говорила!
Но Гордвайль был уверен в том, что ребенок будет. Если, конечно, не приключится какой-нибудь непредвиденной беды, ребенок будет. И все Теины угрозы не могли омрачить его настроение, в его душе жила надежда на лучшее.
— Как ты думаешь, — перевел он разговор в другое русло, — у меня еще есть время побриться? Или отложить на завтра? Если ты голодна и хочешь поесть прямо сейчас, то конечно…
Он провел пальцами снизу вверх по щетине на подбородке, не бритой уже два дня, вслушиваясь в легкий шорох, какой бывает, когда проводишь щеткой по платью.
Тее хотелось еще почитать, и она разрешила ему побриться.
— Если так, мне нужен свет. Ничего не видно.
— Так чего ты от меня хочешь?
— Я имел в виду, — осторожно выговорил Гордвайль, — чтобы ты пересела сюда, на диван, а лампу поставим на стол, и тогда нам обоим будет светло.
— Ну уж нет! Передвинь стол, вот тебе и будет светло. А лампа останется здесь!
Что ж, ничего не оставалось, и Гордвайль вдвинул стол по длине между кроватью и диваном и расположился у дальнего его конца, рядом с дверью. Он плохо различал свое лицо в маленьком зеркале, которое поставил перед собой, поскольку свет падал на него издалека, и в конце концов устал то и дело смотреть в зеркало. Он давно уже привык скоблить подбородок на ощупь. Как всегда, выскабливание лица бритвой доставило ему странное, необъяснимое удовольствие, и он посвятил этому занятию больше времени, чем было нужно.
— Что это, кролик, ты сегодня возишься с этим так долго? — не поднимая головы, спросила его жена с легким укором.
— Сейчас, — сказал Гордвайль. — Сию минуту кончу.
Затем он вернул стол на место, умылся и занялся ужином. Открыл коробку сардин и выложил их на блюдо, потом они сварили рис, Tea сама занималась его приготовлением. Затем сели есть. Tea ела нехотя, пока не вспомнила, что у них есть коньяк.
— А где коньяк? Ты что же, прячешь его от меня, глупец?!
Гордвайль неохотно поднялся с места, достал и протянул ей бутылку.
— Вовсе я не прячу… — пробормотал он. — Просто забыл…
Он плеснул себе тоже.
Tea вдруг спросила:
— Что-то давно уже не видно Перчика. В кафе не появляется. Ты не знаешь, что с ним?
— Знаю. А зачем тебе Перчик?
— Так. Его совсем не видно. Я слышала какую-то длинную историю. А Ульрих сказал, что тебе все известно досконально.
— Ничего интересного. Сын Врубичека переломал ему кости, и теперь он валяется в постели. А я ведь предупреждал его, подлеца. Я его загодя предостерег, но он не послушался. Вот и поплатился теперь.
— Славное дело! — рассмеялась Tea. — Видно, он его отделал как следует. А жена? Чья она жена?
— Младшего Врубичека. Они помирились.
— А ты, конечно, повсюду должен сунуть нос, а, кролик?
— Я не сую нос! Я его предупреждал для его же пользы. Да и Йоханн просил меня поговорить с ним. Он только радоваться должен, что так легко отделался. Могло быть гораздо хуже.
— Ты думаешь, он вчинит иск?
— Сомневаюсь. Такую глупость он не сделает. Пойти на публичный скандал? Кроме того, он боится своей жены. Ей-то он наверняка понарассказывал с три короба всяких небылиц.
— А как все стало известно?
— Йоханн рассказал мне, а я — Ульриху. А не будь подлецом!
— Когда это произошло?
— Недели две назад.
— Вечером?
— Да. Йоханн следил за женой до места свидания. Как только они углубились в переулок, Йоханн налетел на него. Жена сразу убежала.