— Это настоящий деликатес, — заявила она. — У нас улиток зовут maruzzelle. Их собирают с растений на берегу моря, оттого у них немного соленый привкус. И мы готовим их прямо в раковинках.
Взяв пальцами улитку, Хоррис с сомнением уставился на нее:
— Вообще-то у нас в Англии улиток не едят, — заметил он. — Они какие-то скользкие…
— Вы в своей Англии много чего не делаете, — отозвалась Ливия. — Такое мое мнение.
— Что вы этим хотите сказать? — с подозрением спросил Хоррис.
Заинтригованный богатым, глубоким, отдававшим листвой запахом, Джеймс тоже взял одну ракушку.
— Как их едят?
— А так и едят!
Поднеся моллюска ко рту, Джеймс попытался всосать внутренность. Но ничего не высосалось.
— Наверно, ее надо отлепить, — подсказала Ливия.
Джеймс, протолкнув язык в раковинку, снова всосал. На сей раз внутренность чуть подалась. Он активней заработал языком, одновременно подсасывая, и почувствовал, как скользкая мякоть выстрелила в рот, увлекая за собой маслянистую жидкость. От внезапного сладостного восторга перехватило дыхание.
Один за другим, кто с отвращением, кто сноровисто, прочие офицеры последовали примеру Джеймса. Однако Ливию явно больше всего интересовало, как обстоят дела у Джеймса.
— В раковине еще много сока, — наставляла она, не сводя с него глаз.
Он снова пустил в ход язык, кончиком вылизывая все закоулки, пока не слизал все до капли.
— Потрясающе! — выдохнул он, кладя на стол пустую раковину. — Ливия, ты — гений!
— Отлично! — явно довольная, сказала она. — Теперь другую.
Когда улитки были съедены, Ливия внесла миску свежего горошка прямо в стручках.
— Вот вам горошек, — сказала она, — его надо есть точно так же, как и улиток. Открываем стручок большим пальцем, — она показала, — вот так. А потом языком, вот так, выбираем изнутри все горошины.
Джеймс попытался сделать, как она, но все горошины покатились на пол.
— Странное дело, — сказал Слон, — у нас на отборочных курсах тоже учили, как правильно есть горох. Но там говорили, чтоб с помощью ножа.
Джеймс сделал вторую попытку. На этот раз ему удалось слизнуть все горошины, кроме самой последней, самой крошечной, в самом уголке стручка.
— Никак не могу последнюю достать, — с огорчением признался он.
— А последняя, уж точно, самая важная, — заметила Ливия.
Британские офицеры пытались языком подхватить неподатливые зерна, а горошины разбегались по столу, как крошечные зеленые камешки.
— С ножом, вообще-то, гораздо удобней, — вздыхая, сказал Слон.
— Не переживайте, со временем научитесь, — обнадежила Ливия.
Подождав, пока она уберет со стола, Джеймс пошел за ней на кухню.
— Ливия, — спросил он, — к чему ты это все затеяла с улитками и горошком?
— Э-э-э… Да в общем, ради забавы. Ну, скажем так: иногда сначала приятно начать с горошка. Хотя обычно хочется начать с улиток, а потом перейти к горошку, а потом, перед тем как закончится горошек, снова взять несколько улиток. Но это только тогда, когда ты точно знаешь, что достанешь самую последнюю горошину.
— Г-м, галиматья какая-то…
Однако после обеда, когда кругом все стихло, Ливия снова явилась к Джеймсу в комнату, и вмиг все стало ясно. Он понял, что легкие вскрики восторга, прежде достававшиеся ему, ни в какое сравнение не шли с этой дрожью, со спазмами удушья, которых он добился, переходя от улиток к горошинам, потом снова к улиткам, а в финале поддев языком самую последнюю горошину в стручке.
Джеймсу никогда прежде не приходило в голову, что постель может быть отличным местом для разговоров. Порой в долгие часы сиесты трудно было сказать, когда кончался разговор и начиналась любовь, и эти дневные часы были самыми сладкими.
Начать с того, что у всех влюбленных есть свои тайны: когда ты в первый раз решила… а что ты чувствуешь, если… Но еще были разговоры о родителях и о семьях, еще они сравнивали между собой свои страны, такие разные, но до странного похожие. Говорили о друзьях, которых каждый потерял на этой войне, перемалывали косточки новым неапольским знакомым. У Ливии прорвался дар лицедейства — она замечательно изображала майора Хеткота. Имея из реквизита лишь фуражку Джеймса, Ливия, совершенно голая, вышагивала взад-вперед, выговаривая:
— Капитан Гуу, ви абзалю позорник. Восьми ти себе вруки! Ви должни битстроги и праведли ви с итальяшки!
И возвращалась, хохоча, в постель, где они обычно находили иные способы продолжать потешаться насчет строгостей с итальяшками.
Джеймс узнал, что у тела есть свой язык, нечто между словом и молчанием. Иногда он перекликался с изысканной ритмичной мелодикой итальянского, иногда отдавался упорным твердым англо-саксонским гортанным отзвуком. И, как с любым другим языком, этим мало-помалу бегло овладеваешь, оттачивая нюансы, выправляя акцент. Как много новых интонаций предстоит постичь: легкий шелест поцелуя, нежное стаккато ласкающего кожу языка, резкая модуляция прерывистых вздохов или стонов; каждая интонация — многокрасочный взрыв значений, каждая может быть прочтена десятками разных способов.