Щен облюбовал пожарный гидрант на другой стороне улицы. Отсюда было удобно наблюдать за возбужденной толпой. Он оглянулся на Джой. Девушка сидела на тротуаре, прислонившись спиной к дому. На толпу она не смотрела, только перебирала в пальцах малюсенькие зернышки. Брад отдал ей их вчера ночью в баре. Джой они сразу понравились: такие гладкие, такие простые. Она наклонилась, черные волосы блеснули на солнце. Джой погладила клочок травы у самой стены. Погрузила пальцы в землю, в прохладные мягкие комья. Покатала зернышки в ладони и одно положила в ямку.
На углу возле газетного киоска Ерш и Голубица читали свежий номер. Голубица с удовольствием разглядывала статую Свободы на фотографии. Какая она незыблемая, неизменная! Статуи не двигаются, всегда стоят на своем месте. Голубице нравилось шляться вокруг них. Она часто ходила любоваться на статуи и всякий раз поражалась, что они ничуть не изменились за время ее отсутствия.
Ерш внимательно всматривался в толпу. Он тоже ждал Брада. Ерш толкнул Голубицу в бок и глазами показал, что пора продвигаться к ступеням. Он сунул руки в карманы и ощупал орудия справедливости — острое лезвие мести, чтобы отсекать лишнее, и курок перемен, он посильнее. В последний момент придется выбирать между ними. Смотря как пойдет.
Брад зарезал Черрепью, и пришло время уравнять весы, добиться от слепой дамочки благосклонности. Как только Брад пройдет через двери суда, правосудию заморочат голову вязью бессмысленных слов, а Ерш не очень-то доверял словам, хоть сам и любил поразглагольствовать. Потому он и кричал, вместо того чтобы говорить, как все нормальные люди. Смысл ослабевал в паузах между звуками, приходилось привлекать внимание криком. И все равно слова получались легковесными, недостойными доверия.
Ерш отошел от киоска. Голубица вернула газету на прилавок и двинулась следом. Она тоже была вооружена. Эта парочка даже шагала в ногу. Ерш склонялся к тому, чтобы пустить в дело нож. Он представлял, как входит в плоть гладкое лезвие, как в награду за решимость течет красный сок, омывая сверкающую сталь.
Голубице больше нравился пистолет. При звуке выстрела ее сердце всегда начинало биться чаще, колени подгибались и дрожали. Она подпрыгивала, кровь приливала к лицу, горячий металл согревал пальцы. Гром напоминал ей о фейерверках, которые всегда устраивают, открывая новую статую.
«Смерть — это тоже статуя, — подумала Голубица. — Тело остается там, куда его положили. А могильный камень становится главным достижением человека, дарит ощущение абсолютной безопасности. Фейерверк превратит Брада в статую, в памятник бедному Черрепью. Все к лучшему. Так мы увековечим его память».
* * *— Проверка. Раз, два, три.
Андрена выключила свой диктофон, отмотала пленку назад и прослушала запись. Только бы не сели батарейки. Она спустилась по ступеням и, перегнувшись через перила, окинула взглядом улицу. Ни частные, ни полицейские машины к зданию пока не подъезжали. Андрена рассеянно повернулась и чуть не налетела на какого-то человека. Человек разъярился.
— Ой, простите! — испуганно сказала она.
Человек презрительно улыбнулся и посмотрел на диктофон Андрены. Он прикинул, за сколько можно сбыть эту вещицу на толкучке, но сразу передумал. Все-таки месть важнее и приятнее. Человек скривился, дернул плечом и пошел дальше, не вынимая рук из карманов коричневой кожаной куртки.
Андрена тут же позабыла о нем. Она еще раз проверила аппаратуру, боясь, что та откажет в самый нужный момент и Андрена пропустит удачную цитату. Придется повторять, как попугай, слова и лихорадочно искать ручку. А к тому времени, как ручка найдется, в голове останется только бессмысленная каша Андрена всегда полагалась на диктофон, хотя расшифровка записей и добавляла ей работы. Приходилось переписывать все разговоры, изводя тонны бумаги.
* * *Ерш подошел к толпе. Он вертел головой и изредка улыбался сообщнице.
— Не дрейфь, Голубица, — прошептал Ерш. Он видел в ее глазах отражение своих надежд, той же самой отчаянной веры. Их собственное евангелие.
Ерш покачался с пятки на носок, чтобы размять мускулы. Он был рад мурашкам, бегущим по коже. Его распирало от нетерпения. Ерш едва сдерживался, чтобы не закричать или не упасть на колени, не завыть, не обваляться в мусоре. Отбросы очистили бы его от грязи.
Губы у него дрожали. Ерш облизнулся, передернул плечами и сплюнул на мостовую, выдвинув челюсть. Ему хотелось прыгнуть, сделать кувырок назад, сальто-мортале на асфальте. Ноги не могли стоять спокойно. Разве что в момент приземления. Алле-гоп! А вот и я!
* * *