Дело вовсе не в бессилии или неправильной организации сопротивления. Когда на тебя наступает враг, ты примерно понимаешь, где находится линия фронта, от чего выстраиваешь стратегию обороны. Но когда война повсюду, даже в крохотных деревеньках, которые и на карту-то попасть недостойны… как обороняться? Сколько фронтов и генералов для этого необходимо? Да ни у одной страны мира нет столько военных, чтобы охватить подобный масштаб. И остаётся лишь одно: оборонять стратегически важные объекты для выживания, но никак не для победы. Ну и молиться.
Вот только кажется — бог мёртв. Или ему абсолютно плевать на кучку существ, созданных по образу и подобию. А может, мы так сильно прогневали его, что именно он и наслал на нас всех этих тварей. Или дьявол наконец победил, и теперь этот мир принадлежит ему и его выродкам.
У нас нет ответа, ведь мы всего лишь тени, что остались от некогда сильного человечества, мнящего себя венцом эволюции. Не удивлюсь, если это мы доигрались в бога и навлекли на свои головы цунами из дерьма, крови и боли.
Под потолком взревела оглушительная сирена, заставляя серую безликую массу зашевелиться. Словно зомби, мы молчаливым потоком направились в забой, где до самого ужина нам предстоит ворочать тяжёлые камни. Без цели, без понимания процесса. Просто ради того, чтобы к концу смены остаться без сил, рухнуть в стойло и забыться тяжёлым сном.
Проходя через основной тоннель, я обернулся на дикий хохот. Сытые, лоснящиеся чистотой и новенькой одеждой уроды избивали ногами какую-то женщину. Никто из нас не знал, что произошло, но не прозвучало ни одного вопроса. Не стоит и говорить о том, чтобы кто-то рискнул броситься ей на помощь. Впрочем, мало кто вообще покосился на происходящее. Напротив, люди намеренно отводили взгляд, пряча глаза, и наверняка молились о том, чтобы не оказаться на её месте.
И я не был исключением. Я тоже прятал глаза, но не из-за стыда, что отчётливо читался в других. Я прятал гнев, ненависть и непреодолимое желание убить всех и каждого, кто здесь находился. Выродков — за то, что они с нами делали; людей — за то, что вели себя, будто безвольные куклы. Но я понимал, что даже навались мы на этих ублюдков всей своей серой массой, нам не победить. Мы просто положим свои жизни, не забрав с собой ни одного иного. Наши тела не способны излечиваться, а автоматной пуле плевать, чью жизнь ей придётся оборвать.
Сегодня возле меня были совсем другие люди. Медленно, экономя силы, чтобы дотянуть до вечера, мы передавали острые камни по цепочке. Я никогда не был лентяем, но этот труд выковал из моего тела нечто иное. Я стал сухим, жилистым, руки превратились в клещи, способные сломать кости при неосторожном рукопожатии. Порой мне казалось, что я сам становлюсь камнем, и не только внешне. Моя душа очерствела точно так же, стала холодной, безжизненной. И если на самом деле где-то в загробном мире существует ад, то выглядит он именно так. Полное забвение, вечная усталость и всепоглощающий голод.
Я с нетерпением ждал окончания смены. И вовсе не потому, что на сегодня у нас был назначен побег. Я хотел жрать. И за миску пустой похлёбки был готов убить любого, кто встанет на моём пути. Что-то серое метнулось в мою сторону и я, не задумываясь, бросил в эту тень камень. Раздался пронзительный визг, который привлёк ненужное внимание. За добычей рванули сразу трое, но они были слабы.
Первого я угомонил, подставив ему ногу. Он споткнулся и с чавкающим звуком полетел рожей в каменный пол. Второго я догнал буквально у самой жертвы и что было сил схватил его за затылок, приложив харей о стену. А третьему хватило футбольного пинка по лицу.
Я сцапал ещё живую крысу, которая пыталась уползти, и впился зубами в волосатое тельце. Её визг эхом разнёсся по тоннелю. Палец пронзила острая боль, но я не обратил на это внимания, лишь её сильнее сдавил тварь, выжимая из неё горячую кровь. Я чувствовал на себе завистливые взгляды, но никто больше не посмел оспорить мою добычу.
Когда тёплая влага перестала сочиться из крохотной тушки, я принялся рвать зубами её плоть. Я жевал кожу, покрытую шерстью, пока она не превращалась в сплошной комок, и только после этого сплёвывал её на себе под ноги.
Один из тех, кто с жадностью смотрел на то, как я поглощаю сырое мясо, не выдержал. Он выскочил из строя и бросился ко мне. Я отпрянул и, зажав крысу, занял боевую стойку. Но вместо того, чтобы наброситься на меня, человек упал на колени и принялся подбирать с пола мои плевки, запихивая их себе в рот.