— Закрывай дверь, Кожух! Что стоишь, холод пускаешь!
Лалю толкает плечом дверь, неверной походкой пробирается меж столами и все ищет, к кому бы пристать, но люди знают, что он за птица, и делают вид, что не замечают его. В какой-то момент он натыкается на меня взглядом и смотрит долго, пристально. И я смотрю на него с растущей яростью — но я знаю, что еще рано хватать его за грудки. Кмет дергает меня за локоть, дескать, оставь ты его, знаешь же — ты ему одно слово скажешь, а он тут же прилепится к тебе, будет смотреть просящим взглядом, льстиво улыбаться, пока ты не поставишь ему. А выпьет — и сразу становится злым как собака, и ругается, и в драку лезет… В общем, дрянь каких мало.
Через два стола от нас Митьо и Христо Хромой затеяли спор — чей кабан потяжелее будет, и так увлеклись, что не заметили, как Кожух подкрался к ним.
— Ты чем его кормишь? Чем кормишь, я тебя спрашиваю?! — Хромой почти упирается острым подбородком в лицо Митьо.
— До ноября ячменем!
— Тогда можешь поцеловать меня в то же самое место! После сентября ячмень жухнет!
— Тогда спорим! — горячится Митьо, но я вижу, что пыл у него постепенно проходит и он все чаще поглядывает на меня. — Мой поросенок не меньше ста пятидесяти кило потянет!
— Правильно говорит Митьо, — вставляет Кожух и смотрит на Митьо с собачьей преданностью. — Я видел его кабанчика, здоровый кабанчик!
— А мой сто шестьдесят будет! — стучит по столу брадобрей.
— Точно, точно, будет сто шестьдесят! — усердно кивает Кожух. — И твоего я видел — агромадный, черт! У бай Христо не глаза, а весы…
Митьо смотрит на него тяжелым взглядом, шепчет ему что-то на ухо, потом поворачивается к корчмарю:
— Дай и ему бутылку!
Корчмарь приносит Кожуху литровую бутыль вина, тот цепко хватает ее, становится у печки и пьет — долго, жадно, ни на что больше не глядя, ничего больше не слыша. Через полчаса, раскачиваясь в стороны еще больше, он снова подходит к двери, снова толкает ее плечом — и тонет в глубине снежного вечера. Я быстро встаю и бегу за ним следом, не беспокоясь о том, что подумают обо мне дубравецкие охотники…
Я настиг Кожуха за оградой сельской церкви. Он оперся о решетку, голова упала на грудь, и вид У него такой, будто он погружен в глубокие размышления. Что-то он пытается сказать мне, но язык не слушается его, и пока выходит одно лишь мычание. Потом он с трудом отрывается от ограды, делает несколько шагов и снова останавливается, ему, по всему видно, хочется сказать что-то важное, он набирает в грудь воздух, подымает руку и кричит что есть мочи в лицо всему свету:
— А я что? Свинья, а?! Свинья или человек?!
Я молчу, и все вокруг молчит. А так как его вопрос остается без ответа, он снова опускает голову и тихо бормочет, так тихо, что я с трудом понимаю его, — вот, мол, люди сидят сейчас по домам, смотрят телевизию, горячую ракию пьют, и всем им наплевать, что в какой-то вонючей конуре, в свинарнике живет какой-то там Лалю, а свиньям хуже всего под Коляду, когда их колют, а людям — когда они остаются одни, это человечья коляда, и тут люди и животные похожи…
Кожух замолк и, шатаясь, двинулся по кривым улочкам к окраине села, где темнели низкие постройки колхозного свинарника. Я стараюсь тихо ступать ему в след, и тут странная мысль приходит мне в голову — вот так же двадцать один год назад отец этого отребья тайком шел за моим отцом, настиг его и выстрелил ему в спину…
Минуту-другую Кожух постоял у скособоченной двери небольшой пристройки к свинарнику, откуда слышно было глухое похрустывание и скулеж, потом толкнул дверь и вошел. Я дождался, пока в маленьком окошке, похожем скорее на дырку в стене, блеснул огонь, набрал побольше воздуха в грудь и, как в глубокий поток, шагнул в вонючий чулан…
Лалю стоял у ржавой печки, прижимая к груди охапку сухих стеблей и листьев кукурузы, и глядел на меня с изумлением. То ли от хождения по улицам в морозную ночь, то ли от внезапного моего появления, но он явно протрезвел, взгляд стал более осмысленным, и где-то на самом дне глаз пробежала тень надвигающегося страха. Насовав в широкое горло печки топливо, он стал лихорадочно хлопать себя по драным карманам грязной спецовки — видно, искал спички. Нашел какую-то помятую коробку, дрожащими пальцами зажег спичку, поднес к печке и долго глядел, как разгорается пламя. Потом резко захлопнул дверцу печки и хриплым голосом произнес: