К реальности меня заставило вернуться соображение, что я прилетел на Марс не по принуждению, а по собственной воле, дав зарок никогда не покидать его, по крайней мере, если меня не вынудят. Невероятно сложная система электронного контроля безопасности, закрывавшая доступ в околоземное пространство, именно благодаря своей немыслимой сложности позволила мне без труда отыскать в ней лазейку. Словом, я приехал на Марс в поисках убежища, и заставить меня покинуть его можно только в кандалах.
Две заледеневшие капли растаяли на лицевом стекле моего шлема, распустившись диковинными цветами. От неожиданности я заморгал: ледяная крупа часто застучала по шлему, в микрофоны ворвалось дробное стаккато дождя, стократно усиленное воплями необузданной коллективной радости. Отражаясь от коричневатой медной глади долины, засверкали молнии. Хиленький, по земным меркам, гром всколыхнул облака. Полируя камни террасы, с неба хлынул ледяной поток, смывая грехи всех присутствующих, включая и Этана Ринга. На короткий миг День дождя показался мне таким, каким я его себе и представлял: я наслаждался грозой и сладкими, с примесью горечи грезами о Женщине Моей Мечты…
Тем временем Женщина Моей Мечты, не замечая ни дождя, ни моего лирического настроения, упорно пыталась убедить своих друзей, что преступное прошлое как раз и является лучшим доказательством моих достоинств. Не зная, чем себя занять, пока они вынесут окончательный приговор, я начал восстанавливать в памяти историю, в которой я сыграл главную роль.
По официальной версии (а Хана и ее друзья, кажется, в нее верили) некто Майкл Ярроу, доброволец, согласившийся стать «подопытным кроликом» в одной финансируемой правительством исследовательской программе, оказался грабителем и диверсантом. Он вывел из строя компьютерную сеть стратегической обороны США, так называемого «Большого Брата», а затем похитил невероятно дорогую и невероятно секретную экспериментальную аппаратуру.
Формально дело обстояло именно так. Но были и смягчающие обстоятельства. Майкл Ярроу, недоучка и посредственность, жалкий ассистент лаборанта в государственном исследовательском центре, добровольно согласился на хирургическую имплантацию компьютерного входа в его спинной мозг, чтобы его научные руководители смогли подсоединить к его центральной нервной системе компьютер и проверить, что из этого выйдет. Причем в ход пошел «Этанак-500», суперкомпьютер, созданный специально для проникновения в другие компьютерные системы и их уничтожения.
«Этанак» же оказался таким способным малым, что даже, как позднее выяснилось, обнаружил задатки самостоятельного мышления.
Для эксперимента требовался человек, не имевший близких родственников, абсолютно никому не известный, не гений, не злодей, то есть как раз такой, каким и был Майкл Ярроу. Да и самому Ярроу терять было нечего, а повышенное внимание к его особе даже льстило.
И вот наконец исторический момент наступил: шнур подсоединили к его спинному мозгу, и машина впервые слилась с человеком в одно целое. «Этанак» неожиданно понял вещи, над которыми до сих пор не размышлял, открыл в себе возможности, о которых его создатели и не подозревали, — и прежде всего способность получать все необходимое из мозга несчастного «подопытного кролика». Ярроу просидел целый день с остекленевшими глазами, пока его собственное сознание вело жаркую схватку с вторгшимся компьютерным разумом, неожиданно оказавшимся не менее самостоятельным, нежели человеческий. В результате этой изнурительной борьбы, в муках взаимной неуступчивости и компромиссов и родился гений — Этан Ринг, то есть я.
Экспериментаторам, конечно, следовало умертвить меня еще в момент рождения, просто вытащив вилку из розетки, но из любопытства они оставили Ярроу и «Этанак» вместе. И два изможденных бойца вскоре узнали друг друга достаточно хорошо, чтобы понять: каждый из них имел то, чего недоставало другому, а когда они вместе, то я — их симбиоз — имею все, чем каждый из них обладал в отдельности: интеллект и банк данных великолепного компьютера и крепкое тело плюс здоровую психику добродушного милого парня. Несмотря на всю свою непохожесть, они стали близкими друзьями. Оба, каждый по своим причинам, собственно, еще и не начинали жить, но страстно желали воспользоваться выпавшей удачей и расправить выросшие крылья. И как только моя собственная личность стала крепнуть, все более сознавая стесненность своего положения, мне и самому нестерпимо захотелось нет, не просто существовать, а жить глубоко и содержательно.