Тротуар, ведущий меня к повороту, был покрыт льдом цвета грязи. Это было совсем не похоже на Финляндию, где тротуары тщательно чистили. Здесь же всё было просто утоптано, превращено в кашу, а затем заморожено. Пустые банки и другой мусор, торчащие под разными углами, заставляли меня высоко поднимать ноги, чтобы не споткнуться.
Идя по дороге в поисках указателей на станцию, я закидывал себе в рот куски очень твёрдого шоколада. Должно быть, я выглядел как человек, идущий домой с едой на вынос после хорошего вечера.
Минут через пятнадцать, покачиваясь по тёмной пустынной улице, я наткнулся на железнодорожные пути и пошёл по ним. Всего через четверть часа я уже проходил через тяжёлые стеклянные двери на тускло освещённый вокзал.
Здесь пахло жареной едой и рвотой, и, как на любой другой железнодорожной станции в мире, здесь обитал целый спектр пьяниц, наркоманов и бездомных.
Внутри здание было бетонным, с каменными плитами на полу. В семидесятые годы, когда оно, вероятно, и было построено, оно, должно быть, выглядело великолепно на чертежной доске, но теперь оно было плохо освещено, заброшено и разваливалось, с выцветшими плакатами и облупившейся краской.
По крайней мере, здесь было тепло. Я шёл по главному залу, ища место, где можно свернуться калачиком и спрятаться. Мне казалось, что это единственное, к чему я стремился с тех пор, как сел на паром. Все хорошие места были уже забронированы, но в конце концов я нашёл нишу и спрыгнул на жопу.
Запах мочи и гниющей капусты был невыносимым. Неудивительно, что место пустовало: кто-то, очевидно, держал там палатку, специализируясь на протухших овощах, а потом каждый вечер перед уходом домой мочился у стены.
Я вытащил еду из кармана. Мне совсем не хотелось есть, но я заставил себя съесть оставшиеся две шоколадки и мясо, затем перевернулся на правый бок, подтянув колени в позу эмбриона и уткнувшись лицом в руки, среди неубранной земли и окурков. Мне было уже всё равно; я просто хотел спать.
Пара бродяг тут же принялась решать мировые проблемы громкими, невнятными голосами. Я приоткрыл один глаз, чтобы взглянуть на них, как раз когда к ним подошла нищенка, чтобы присоединиться к их спору. У всех были грязные лица, порезы и синяки – либо их избили, либо они так напились, что упали и покалечились. Все трое теперь лежали на полу, окружённые грудой раздутых пластиковых пакетов, перевязанных верёвкой. В руках у каждого была банка, в которой, несомненно, находился местный аналог «Кольта 45».
К моей нише, шаркая, подошёл ещё один пьяница, возможно, привлечённый моим недавним банкетом. Он начал прыгать на месте, кряхтя и размахивая руками. Лучший способ справиться с такими ситуациями — казаться таким же безумным и пьяным, как они, и даже больше. Я сел и заорал: «Хубба-хубба хубба-хубба!», даже не пытаясь сделать глаза страшными; они, наверное, уже были страшными. Схватив банку, я несколько секунд кричал на неё, а затем бросил в него, рыча, как раненый зверь. Он шаркающей походкой ушёл, бормоча и стеная. Это был единственный полезный урок, который я усвоил в исправительной школе, не считая того, что я никогда не хотел туда возвращаться.
Я снова лёг и впал в полубессознательное состояние, которое, казалось, длилось десять минут, а иногда и пять, просыпаясь от любого шума или движения. Мне совсем не хотелось, чтобы меня снова ограбили.
Меня разбудил сильный удар ногой под ребра. Голова всё ещё сильно болела, но, по крайней мере, зрение стало гораздо лучше. Я увидел толпу людей в чёрном, выглядящих точь-в-точь как американский полицейский спецназ: чёрные боевые штаны, заправленные в ботинки, чёрные бейсболки и нейлоновые куртки-бомберы, украшенные значками и логотипами. На поясе у них были баллончики, почти наверняка полные перцового газа. Они кричали и визжали, без разбора избивая бродяг чёрными дубинками длиной в фут. Для бездомных Таллинна это, очевидно, стало тревожным звонком. Это было очень похоже на некоторые утренние вызовы, которые я получал во время базовой подготовки.
Поняв намёк, я начал подниматься на ноги. Всё тело болело. Когда я вместе с остальными ковылял из вокзала, мне, наверное, было лет девяносто, и я надеялся, что мышцы скоро разогреются и боль немного утихнет.
Холодный утренний воздух обдал мне лицо и лёгкие. Всё ещё было темно, но я слышал гораздо больше движения, чем по прибытии. Справа от себя я видел главную улицу с прерывистым движением. Одинокий уличный фонарь мерцал, но так слабо, что это не мешало. Припаркованы в ряд пять чёрных, очень чистых и больших внедорожников, возможно, Land Cruiser. На каждой машине красовался белый треугольный логотип, такой же, как самый большой на спинах курток-бомберов команды. Крики и споры всё ещё продолжались, и я видел, как моих троих друзей по дискуссионному клубу запихнули в один из фургонов. Возможно, отсюда и порезы на лицах.