Вока оказалась именно тем, чего я и ожидал: небольшим пляжным городком с одной главной улицей. Возможно, в советские времена он был довольно популярным местом, но, судя по тому, что я видел в свете фар и изредка работающего уличного фонаря, теперь он выглядел очень обветшалым и обшарпанным, эстонским аналогом викторианских британских местечек, которые исчерпали себя в семидесятых, когда все начали летать в Испанию. Когда несколько лет назад русские паковали чемоданы, это место, должно быть, тоже перевернулось и умерло.
Вокруг не было ни души; все, вероятно, были дома и смотрели конец очередного фильма Кирка Дугласа.
Я медленно ехал по прибрежной дороге, слева от меня виднелось Балтийское море, а машину покачивал морской ветер.
В квартирах справа от меня света было мало, только изредка горел телевизор.
В конце концов я нашёл отель с видом на море. На первый взгляд он больше походил на четырёхэтажный жилой дом, пока я не заметил маленькую мерцающую неоновую вывеску слева от его двойных стеклянных дверей. Пока я запирал «Ладу», волны разбивались о какой-то пляж позади меня, а ветер трепал мою куртку и волосы.
Флуоресцентные лампы в коридоре чуть не ослепили меня. Ощущение было такое, будто я вошёл в телестудию, и было почти так же жарко. Телевизор орал где-то на русском. Я начал довольно хорошо улавливать интонации.
Звук доносился прямо передо мной. Я шёл по коридору, пока не нашёл его источник. Внизу лестницы, по грудь, в стене было раздвижное окно. За ним сидела пожилая женщина, прильнув к экрану старого чёрно-белого телевизора.
У меня было предостаточно времени, чтобы изучить её, одновременно пытаясь привлечь её внимание. На ней были толстые шерстяные колготки и тапочки, объёмный чёрный кардиган, яркое платье с цветочным принтом и вязаная крючком шерстяная шапочка. Смотря телевизор, она черпала комковатый суп из чего-то похожего на большую салатницу. Вместо антенны у телевизора была вешалка, что, похоже, было здесь обязательным. Это напомнило мне времена, когда мне приходилось танцевать по комнате с комнатной антенной в руке, чтобы отчим мог следить за скачками.
Она наконец заметила меня, но не поздоровалась и не спросила, что мне нужно. Вежливо кивнув и улыбнувшись, я указал на листок бумаги, приклеенный к окну, который, как я предположил, и был тарифом.
«Можно мне комнату, пожалуйста?» — спросил я с моим любимым австралийским акцентом.
Мне уже нравилось пародировать Крокодила Данди. Но на неё это было потрачено впустую.
С деревянной лестницы послышался грохот шагов, и появилась пара в длинных пальто. Это был невысокий, худощавый мужчина лет сорока, слегка лысеющий на макушке, но с зачёсанными назад волосами, которые почему-то считают восхитительными жители Восточной Европы, и большими обвислыми усами. Они прошли мимо, даже не взглянув ни на меня, ни на старушку. Женщина, как я заметил, была лет на двадцать моложе Лысого и от неё пахло гораздо слабее. От него исходил такой запах, что никакой дезодорант не мог сбить.
Старушка протянула мне полотенце размером с чайную салфетку и комплект того, что когда-то было белыми простынями. Пробормотав что-то, она подняла один палец, затем два. Я догадался, что она имела в виду количество ночей. Я показал ей один.
Она кивнула и записала какие-то цифры, которые я принял за цену.
150 эстонских крон за ночь, что примерно равно 10 долларам. Выгодная сделка. Мне не терпелось увидеть комнату. Я отдал ей деньги, и она положила ключ, прикреплённый к куску доски 2х4 длиной 15 см, поверх простыней и вернулась к супу и телевизору. Мне так и не удалось выучить эстонское «хорошего дня».
Я поднялся по лестнице и нашёл комнату №4. Она оказалась больше, чем я ожидал, но такой же унылой. Там стоял тёмный шпонированный шкаф из ДСП, три коричневых пушистых нейлоновых одеяла на запятнанном разноцветном матрасе и пара старых, заляпанных слюной подушек. Я с удивлением обнаружил в углу небольшой холодильник. Проверив, я обнаружил, что он не подключен к сети, но всё же, вероятно, стоил дополнительного сура от Эстонского совета по туризму. Рядом с ним, на коричневом шпонированном столе, стоял телевизор в стиле семидесятых, тоже отключенный. Ковёр был составлен из двух разных цветов прочной офисной обивки: тёмно-коричневого и, возможно, когда-то кремового. Обои местами вздулись, а коричневые пятна от влаги дополняли интерьер. Но изюминкой были мягкий угловой шкафчик и журнальный столик, оттенённые большой треугольной пепельницей из толстого стекла. Бежевый нейлоновый диван был сильно испачкан, а журнальный столик по всему краю был прожжён сигаретами. В номере было холодно, и, очевидно, гость должен был включить обогреватели.