Никакой реакции. Было очевидно, что мои слова теперь всё равно мало что значат для него. Даже если бы он проявил хоть какое-то понимание, чему тут было радоваться? Мы всё ещё были в дерьме, на морозе, без крыши над головой, и я не знал, как и где мы сядем в поезд, даже если он найдётся.
Он рухнул на переход рядом со мной. Я наклонился, подхватил его под мышки и снова поднял, чуть не рухнув сам.
Он не мог контролировать свой рот и зубы и начал издавать странные фыркающие звуки.
«Нам нужно проехать еще немного», — крикнул я ему на ухо.
«Нам нужно найти станцию».
Я уже не знал, с кем я разговариваю: с ним или с собой.
Я повернул его налево, в сторону Таллина.
Мы ковыляли на запад по заснеженной гравийке у обочины. По крайней мере, деревья по обе стороны хоть как-то защищали нас от завывающего ветра. Прошло тридцать минут? Или час? с тех пор, как мы вышли на трассу. Я не знал; я давно перестал следить за часами.
Том начал сходить с ума, кричал на деревья, плакал, извинялся перед ними, но снова падал и пытался свернуться клубочком в снегу. Каждый раз мне приходилось поднимать его и толкать дальше, и с каждым разом это становилось всё сложнее.
Мы наткнулись на ряд небольших сараев, различимых лишь благодаря плоскому снегу на их скошенных крышах. Мы всё ещё не могли видеть дальше, чем на пятнадцать футов, и я заметил их только тогда, когда мы оказались прямо над ними.
Я в волнении полезла за фонариком, оставив Тома стоять на коленях и кричать на деревья, которые приближались, чтобы схватить его.
Казалось, нажатие кнопки занимало целую вечность. Скоро мои пальцы не смогли бы выполнить даже такое простое действие.
Я посветил вокруг и увидел, что сараи были сделаны из дерева и построены в виде террасы, дверь каждого выходила на пути.
Большинство из них были заперты старыми ржавыми замками, но один был открыт.
Откинув снег, я открыла его и обернулась к Тому.
Он свернулся калачиком в снегу на трассе и умолял позволить ему поспать. Если бы он это сделал, то не проснулся бы.
Когда я взял его на руки, он изо всех сил набросился на меня. Он просто впал в истерику. Бороться с ним было бессмысленно; у меня просто не осталось сил. Я позволил ему упасть на землю и, ухватившись обеими руками за капюшон, потянул его за собой, как сани, отчего он спотыкался и падал от усилий.
Я больше с ним не разговаривала, у меня не было сил.
Дверь была настолько низкой, что мне пришлось пригнуться, чтобы войти, да и крыша была ненамного выше, но как только я оказался в безопасности, мне стало теплее. Сарай был площадью около восьми квадратных футов, а пол был завален кусками дерева и кирпича, старыми инструментами и ржавой лопатой с полусломанным черенком – хламом, накопившимся за годы, проведенные на замерзшем земляном полу.
Том просто лежал там, где я его бросил. Опустив фонарик, чтобы хоть немного подсветить, я увидел, как он свернулся калачиком, руки были открыты, запястья согнуты, словно у него внезапно развился тяжёлый артрит. Его короткое, резкое дыхание смешивалось с моим и в луче фонарика напоминало пар. Осталось совсем немного, и он станет историей, если я не возьму себя в руки и не разберусь с ним.
Если бы это была охотничья хижина, а не сарай железнодорожника! В очень холодном климате принято оставлять в хижинах растопку, чтобы попавший в беду мог быстро согреться. Также принято оставлять коробок спичек с торчащими кончиками, чтобы замёрзшие, онемевшие пальцы могли их ухватить.
Я снял перчатки и начал мечтать о тёплых вагонах и горячих кружках кофе. Я подтащил кусок дерева, который, похоже, когда-то был частью обшивки. Затем я трясущимися руками повозился с Leatherman, пытаясь вытащить лезвие. Снова надев мокрые перчатки, я начал царапать край дерева. Мне хотелось добраться до сухого материала под ним.
Том наполнил комнату своими криками и воплями. Казалось, он говорил на непонятном языке.
Я крикнул так же громко: «Заткнись нахуй!», но где бы он ни был, он не мог меня услышать.
Срезав влажную часть и обнажив сухую древесину, я начал соскребать тонкую стружку с лопаты. Это была нижняя часть. Мои руки болели, когда я пытался крепко держать лопату.
Тело Тома начало дёргаться в углу хижины. Нам обоим нужно было поскорее разжечь огонь, но я не мог торопиться, иначе всё испортил бы.
Следующей задачей было нарезать растопку, немного выше снизу, чтобы можно было положить в огонь более крупные куски дерева, которые могли бы разгореться. Я собрал все найденные поленья, а также оторвал часть обшивки крыши и разорвал её на полосы. Она хорошо горела, потому что была частично покрыта смолой. Затем, из оставшихся мелких кусков дерева, я начал делать растопочные палочки, очень тонко надрезая сбоку поленья и выталкивая стружку, пока каждый кусочек не стал выглядеть так, будто оброс перьями.