– Снимешь вывеску с двери, – сказал Шибаев. – Освобождаю помещение.
– Твердо решил?
Шибаев набычился и промолчал. Значит, ничего пока не решил, выжидает, пробует на вкус. Хоть бы подвернулось стоящее дело, убийство… Неплохо бы. Но, как назло, ничего. Зеро. Самому подсуетиться разве что? Не в смысле убить кого-нибудь, а просмотреть городские криминальные хроники и выяснить у их общего знакомого, крутого опера капитана Астахова, насчет дохлого «глухаря», который не жалко отдать в руки конкурирующей детективной конторы. Или привлечь Лешу Добродеева, борзописца из «Вечерней лошади», знатока и собирателя местного жареного фольклора, понимай, сплетен: а вдруг у него в заначке жемчужное зерно? Какое-нибудь недоказанное убийство, замаскированное под несчастный случай, закрытое подозрительное дело, безутешные родные, несогласные с официальной версией… В таком духе. В полицию – бесполезно, а к частному детективу – самое то. Ему бы только стащить Шибаева с мертвой точки. И оттащить от этой вамп… Жанны. А там посмотрим.
Алик вдруг ахнул. Женщина-вамп и вампирша! Одно и то же. Обе пьют кровь. А ведь он давно подозревал, что вамп на самом деле вампирша!
И тут в дверь постучали…
Глава 2
Мститель
Как бы ни был хорош ваш план, все равно он в корне неправилен.
Мужчина достал из почтового ящика пару писем. Поднялся к себе, сбросил плащ, уселся за письменный стол, держа письма в руке. Одно было им ожидаемо, другое, без обратного адреса, смотрелось случайным и, пожалуй, угрожающим. Он был суеверен и не любил непредсказуемости. Он начал с ожидаемого. Читал, поглядывая на лежащее рядом случайное. Прочитал, отложил в сторону. Потянулся за тем…
Он держал в руке длинный белый конверт, самый обычный канцелярский конверт… Потом ему казалось, что он почувствовал укол предчувствия – в сердце впилась маленькая острая колючка. Он медлил, рассматривая конверт. Затем поддел костяным ножичком клапан, с силой провел вдоль, поморщившись от неприятного звука рвущейся бумаги.
Вытащил листок, сложенный вдвое. Развернул. Там было всего-навсего четыре строчки:
«Вас видели на углу Чешской и Ильинской 26 марта с. г.
Я готов молчать. Не даром.
100 000 зеленых. Мусорный контейнер во дворе Сиверская, 6.
20 мая 24.00».
Мужчина настороженно взглянул на дверь, перевел взгляд на окно, спрятал письмо в ящик стола. Потом вытащил, перечитал снова, раз, другой. Задумался. Усмехнулся угрюмо. Он был по натуре игроком. Часто азартным, идущим ва-банк, бросающим на кон все, что есть… Хотя производил впечатление человека спокойного и уравновешенного, знающего, чего хочет, без минутных слабостей. Даже слегка вялого и сонного. Он также умел достойно проигрывать – спокойно, высокомерно, ничем не выдавая разочарования.
Но сейчас на кону стояло слишком много, проиграть нельзя. Он чувствовал себя идущим по лезвию, понимая, что исполнить задуманное нужно осторожно, не торопясь, дотошно разработав детали. Он подтянул к себе бювар, достал лист бумаги.
Раздумывал, сидя неподвижно и уставясь невидящим взглядом в листок. Выстраивал конструкцию. Потом принялся неторопливо писать аккуратным писарским почерком, нумеруя строчки. Иногда зачеркивал, так же аккуратно и тщательно, как писал. Иногда перечеркивал листы накрест, целиком, и отбрасывал один за другим, пытаясь предусмотреть и продумать запасные варианты… Это было похоже на игру. Он всегда просчитывал варианты на несколько ходов вперед. Была задача, были пути реализации. Главное – исключить случайности. Сейчас же задача усложнилась, так как случайности все-таки возникли. Случайности и непредвиденные обстоятельства, в результате программа может дать сбой. Ну что ж, подумал он, значит, уберем их, только и всего. Непредвиденные обстоятельства и случайности.
Он знал себя и верил в себя, он был одержим сильным чувством – клубком из ненависти, злобы, желания мести… Не сомневаясь, без колебаний, методично шел вперед. Нет, впрочем, слово желание здесь слишком нейтрально и не передает смысла задачи. Он был одержим! Одержим жаждой мести… До бурления крови, до дрожи в руках, до полного помрачения рассудка. Но об этом знал лишь он один. На поверхность не вырывалось ничего. Ничто не выдавало в нем человека одержимого…