— Понимаешь, Марин… — мама сделала паузу, как если бы ей внезапно перехватило дыхание. И пока я ждала продолжения, у самой подвело к горлу сердце.
— Просто, — мама глубоко вздохнула. — Отец Вити… он и твой отец тоже.
У меня на лице проступила такая улыбка, будто я клоун в цирке — даже заболели щёки от напряжения.
— Чего? — голос мой сбился от придавленного смеха. — Ничего получше придумать не могла?
Мне было на самом деле смешно с её попытки отвратить меня от Витьки. Но руку из-под её ладони я так и не вытащила.
— Я не шучу, Марин, — голос матери действительно остался серьёзным и испуганным. И мне в голову действительно проползла мысль о том, чтобы ей поверить.
— У нас с Сергеем, — мать назвала имя моего отца, — долго не было детей. Да и отношения… разлаживались. Тогда я встретила Вячеслава, — сделала паузу, называв имя Витькиного отца. — А потом родилась ты.
— Это ещё не говорит о том, что Вячеслав — мой отец, — я повела плечами, стряхивая с них что-то.
— Говорит, — безжалостно ответила мать. — У Сергея потом выявили бесплодие.
Ясно. Так вот почему папа пропал с горизонтов после их развода.
Сжав в кулак, я вытянула руку из-под чужой ладони.
— Я не собиралась рушить брак, — продолжала мать. — Вячеслав тоже женился, родился Витя. Потом, ты знаешь — его мать погибла. Я развелась… Так мы и сошлись. Вот…
Мне было неудобно дышать — в груди будто пробило дыру, которая забирала себе много поступающего в меня кислорода. Она же захапала все чувства, потому что у меня их не было. Только эта щемящая и давящая пустота.
— А почему раньше — в детстве, до этого — ничего не говорили? — мой голос прозвучал очень недобро, но я и не старалась сделать его добрым.
Мать склонила голову так, что я видела только её покатый, с обострившимися продольными морщинками лоб.
— Ты считала отцом Сергея, да и была достаточно взрослой… Мы решили, что так будет лучше.
— Спасибо, добрая женщина, — я опять посмотрела на клумбу и нарочно не заметила своего воскового отражения на стекле. Глаза высохли и намокли одновременно.
Я думала, что мать опять вздохнёт, но она не стала этого делать.
— Ты мне всю жизнь врала, — я без страха и вообще безо всяких эмоций посмотрела на женщину, которая когда-то меня родила. — И не только мне. И за своё же враньё наказала меня же.
В уголках глаз я ощутила некстати навернувшиеся слёзы.
— Почему же ты не рассказала, когда я только тебе сказала? — во мне мгновенно выросло желание «дожать» её. — И молчала всё это время?
Мать долго молчала. А потом всё-таки ответила:
— Мне было стыдно.
— А мужу изменять было не стыдно? А чужого ребёнка на него вешать не стыдно? А называть нас последними словами за свой же косяк было не стыдно?
Я её «дожала». Потому что, потеряв самообладание, мать скалой поднялась на ноги. В её взгляде явственно читалось желание перевернуть и стол, и меня. Но мы были в общественном месте, и это сильно ограничивало пространство для маневра этой женщины.
— Тебя никто не просил на него прыгать, — ледяным голосом обожгла она сверху. — Вокруг полно…
Я её резко оборвала:
— А тебя кто просил прыгать?
Игла ненависти прошила меня насквозь, но мне было всё равно — эта самая ненависть просочилась аккурат в мою дыру и никак меня больше не задела.
Сохраняя внешнее достоинство, мать достала из пальто кошелёк и положила на стол несколько купюр, с лихвой перекрывающих стоимость нашего заказа. После этого, не глядя на меня, убрала кошелёк обратно и, высоко подняв голову, прошествовала к выходу.
Не оборачиваясь на неё, я услышала прощальный хлопок двери. И только тогда смогла немного ожить.
Я смотрела на пирожное-картошку с мягким кремовым гребешком, которые немного задевал ажурную салфетку, и оно казалось мне сделанным из пластилина. Про черноту кофе с коричневыми вкраплениями и говорить не хотелось.
Опомнилась я уже на улице, сидя на широкой скамейке без задника и слушая монотонный гул, который, словно шаман, пытался усыпить.
Вокруг меня была одна сплошная ложь. Дома, деревья и люди — все ненастоящие. А может, ненастоящей была я, и всё это мне приснилось. Или показалось. Или вообще что угодно.
Несмотря на свои не маленькие габариты, я ощущала себя совсем крохотной, и моя спина то и дело сгибалась в позвонках — хотелось стать ещё меньше или исчезнуть.
Мир вывалил на меня правду, и она оказалась мне не по зубам. И забыться каким-нибудь обманом сил тоже не было. Наверное, со стороны я сейчас очень похожа на муху в паутине. Пустая, чёрная оболочка в паутине лжи.