Можно было бы погрузиться в философские размышления о том, кто судья и по какому праву, кто придумывал законы и этику, но это совершенно, ни в какой степени не помогало…
Я была грязной. И из-за этого находилась будто в самом низу человечества, как нарушившая какой-то неписанный, но очень серьёзный закон. Как если бы попыталась бросить вызов высшим силам, и высшие силы меня за это не пощадили, начав рушить меня.
Я была вруньей. Я врала Витьке, и от того было его особенно жалко — почему самых честных всегда обманывают? Я врала всем тем, кто считает нас обычной парой, делая их соучастниками какого-то преступления. Я вру сама себе.
Мне с каждым днём всё сильнее казалось, что я всегда и обо всём знала, просто делала вид, что нет. А теперь меня раскрыли. И я, голая, стою под холодными прожекторами, а вокруг меня — недобро настроенная толпа, собравшаяся словно в цирке уродов. Кстати, цирки уродов нередко населяли люди, которые появились на свет в результате «близкородственного скрещивания».
Я не сразу заметила что сижу на диване одна — Витька ушёл. Плохой знак. Я не замечаю тех, кто рядом, всё сильнее погружаясь в самобичевание. Это ещё никогда и никого до хорошего не доводило. Быть может, я уже упустила момент, и Витька ушёл окончательно? От этой мысли сердце до боли вздрогнуло. Несмотря на всю ситуацию, я так же, как и раньше, боялась его потерять. От одного намёка на это мне буквально раздирало аорту.
Я сильно вытянула шею, до короткой боли в нерве, но всё-таки увидела его, размеренно возящегося с чем-то на кухне. Его ровная, красивая спина, словно бы ничего и не произошло, координировала действия рук и придерживала склонённую над столом голову.
Витька всё ещё рядом. Может, только физически, но у меня внутри всё равно стало намного легче, и тело немного расслабилось.
Мне сильно, до жути хотелось растормошить Витьку и откровенно выяснить, что он обо всём этом думает. Но у меня не было сил. Даже не столько моральных, сколько все силы пожирал страх — что в ответ я услышу совершенно не то, что мне услышать хочется, и это окончательно меня добьёт.
А может, Витька потому и молчит? Знает, что я жду от него только одного ответа. И знает, что не может мне его дать. Потому и жалеет меня молчанием. И с каждым днём злится всё больше, воспитывая в себе ненависть, но, как и я, не имеет сил решительно что-то прекратить?
Чёрт. От такой мысли у меня зажгло в глазах.
Вернувшийся с кухни Витька протянул мне полную кружку коричнево-красного чая. Я не решилась смотреть на его лицо, опасаясь, что увижу там плохо скрываемое раздражение. Вместо него я уставилась на чашечное дно, где неспеша проплывали мелкие чаинки. Я вдохнула крепкий запах малины и представила, как наступило лето — в кустах с резными листиками искрами горят ягоды из мелких, надутых шариков. Но это меня совершенно не порадовало.
Сделав безвкусный глоток, я ощутила, как жар в глазах заменяется предательницей-влагой и поспешила их закрыть. Не хотелось показывать Витьке свои слёзы. Так что это хорошо, что он сел на другой край дивана.
Чай оказался слишком горячим, так что меня тоже бросило в жар, и выползла из-под пледа и, аккуратно опустив чашку на столик, пошла к окну.
Двигаться оказалось немного легче, чем сидеть — так в жизни будто появлялась короткая, достижимая цель, которая не давала думать о чём-то глобальном. Идти я старалась потише, чтобы половицы, не дай Бог, не скрипнули — наверное, я опасалась кого-то или чего-то разбудить. Что-то, что разбудит шаткое, но устоявшееся равновесие.
Подойдя к окну, я наклонилась и упёрлась локтями в подоконник. Оконное стекло казалось мутно-серым, а мелкий, противный дождь, капающий снаружи, явственно желал проникнуть в помещение. Но настоящих сил у него на это не было, так что приходилось просто разбрызгиваться каплями по стеклу и рисовать мне какие-то авангардные картины, смысла которых я не понимала.
Видимо, я стояла и разглядывала пустоту я слишком долго — сзади раздался короткий скрип пружины, и в неровном полупрозрачном отражении стекла постепенно выровнялась Витькина фигура.
Мне нет необходимости оборачиваться, чтобы видеть его лицо, но Витька об этом не знает, поэтому не прячет его выражения. А оно такое, будто Витька чего-то ждёт. Или к чему-то готовится. Я стыдливо отвожу взгляд от стекла, но, как загипнотизированная, возвращаюсь обратно к нему. И я продолжаю смотреть на стекло. В котором — Витька.
Витька делает последний шаги, разделяющие нас.
Я неосознанно отодвигаюсь ближе к стене, прилегающей к раме, чтобы ему хватило места. А Витька опускает крупную, натруженную ладонь на подоконник, как если бы вдруг решил проверить его гладкость. Его взгляд, симметрично с моим, устремляется на мокрое снаружи окно. Мне становится трудно видеть его сумрачное отражение — слишком Витька близко стоит — так что, сглотнув, я разворачиваю к нему лицо.