Так мы и раздаем свое прошлое, так помаленьку и раздаем прожитую жизнь — хорошо, если такое дается легко, если не одалживаешь при этом деньков у будущей…
Дружок сына, который должен был позвонить как только проводит Жору, все не звонил, и я уже начал потихоньку заниматься самоедством и маяться, а к тому времени, когда он поздним вечером появился наконец у нас дома, давно уже был готов чуть ли не к самому худшему.
Он протянул мой паспорт:
— Зря вы его давали, он, можно считать, не пригодился.
— Это почему же?
— Они между собой долго спорили, и одна женщина, толстая такая, все время говорила: а если он украл билет, почему он не мог украсть и паспорт?
— Это Жорка?
— Ну да.
— А отца связал или просто в квартире запер?
— Мы сначала тоже смеялись… Говорили, что Жора только что утром прилетел из Краснодара, в том-то все и дело. Он даже старый билет специально захватил.
На аэровокзале сперва вообще ничего не хотели слушать, потом, когда все-таки решили переписать билет, пришлось одну треть доплачивать, а время шло, и водитель автобуса, который долго ждал, пока все устроится, и сам приходил поторопить кассира, в конце концов махнул рукой и только сказал, что если Жора догонит его на такси, то так и быть, он остановится, подберет его.
— Догнали?
— Нет, слишком задержались, пришлось ехать до Домодедова.
Денег на обратный билет я Жоре не давал, как раз не было, к тому же полтора месяца назад мы договаривались, что обратный билет купит ему Поздеев, а там разберемся.
— Чем же вы за такси расплачивались?
— А у меня как раз десятка была, мама утром на овощи оставляла, а я не успел.
— Выходит, он совсем без копейки?
— Почему? Таксист, когда узнал, что далеко летит, вернул ему рубль. Рейс отложили, Жора хотел мороженого купить, но после решили не тратить.
Полночи потом, выпив чайку покрепче, я ждал звонка из Новокузнецка, но телефон упорно молчал, и тут уже я окончательно расклеился, тут, что называется, поплыл — на всех парусах.
В Новокузнецк давал две телеграммы, но, может, ни одна не дошла и никто его там не встретит? Может быть, самолет посадили в Кемерово, а то и в Барнауле, — куда он там со своим рублем?
Как всякий русский человек, сам себе создавший проблему, я с жаром принялся обличать других, и больше всего, конечно, доставалось аэрофлотовской толстухе — если и в самом деле существует передача мыслей на расстоянии, то она должна была знать, что завтра утром я появлюсь в аэровокзале, подойду к этой стойке, где регистрируют рейсы на Новокузнецк, и упавшим голосом произнесу: «Вот какая история. Вчера у меня украли билет на рейс 210».
По моему коварному, навеянному ночными страхами плану, она тут же должна была с торжеством воскликнуть: «А я им что говорила?!»
И этим с головой себя выдать.
Сам я беспощадно казнился другим: зачем, в самом деле, нужна была эта дурацкая поездка?.. И правда, вместо того чтобы в тепле да уюте жить всегда вместе, жить к у ч е ч к о й, как прабабушка говаривала, как вслед за нею уже с безысходной тоской в голосе повторяла мама, мы с неизменным упорством разъезжаемся, мы все, куда-то стремительно и вечно опаздывая, спешим сами и все чаще и чаще отправляем теперь сына — зачем?!
А может, думал я тогда, в этом есть какой-то, временами ощущаемый мною почти с физической болью, свой тайный смысл? И за этим кажущимся спокойствием, с которым покупаешь ему билет или посылаешь в очередь за ним его самого, за этими скупыми и даже как будто небрежными, которыми провожаешь его, словами есть своя пугающая разгадка?.. Нам ли, видевшим столько слез, пролитых лишь на одном вокзале, на Армавирском, слышавшим столько жестоких упреков, что не похожи на остальных, которые сидят с родителями, детей, нам ли не знать, что жить «кучечкой» — это мечта, которая не сбывается уже почти никогда… Разве можно жить вместе, рядышком, если не сбывается даже другое: чтобы все были живы как можно дольше. Еще хоть немножко. Еще хоть чуть.
Может быть, думал я, все еще тянется для нас жестокое время, когда мы просто не можем позволить себе думать о длинной жизни впереди, и потому незаметно для себя потихоньку готовим его обходиться без нас и, спасая от одиночества, которое ему еще только предстоит, учим искать тепла там, где, может быть, его уже не осталось, а то и не было вовсе… Может, так?