Пробовал утешить себя: ничего! Вот он уже какой л о ц м а н стал. Не пропадет.
Впервые вдруг пришло в голову: а почему это прабабушка, когда хотела сказать, что мы уже совсем выросли, так и говорила нам: л о ц м а н в ы д у л.
Надевал очки, листал Даля.
Удивительное дело: обращался к нему всегда, когда всплывало в памяти произнесенное много лет назад чье-то слово, и в толковании его всякий раз было и подтверждение родства с теми разными землями, откуда пришли на Кубань довольно далекие теперь мои предки, и ощущение слияния этих земель в одну-единую… Все в этом словаре — и как одевались они, и что за пищу ели, и какой инструмент держали в руках, и чему они радовались, и над чем потешались… Как-то я подумал: для тех, кого не посетило модное нынче искушение обнаружить в третьем своем колене бабушку-дворянку или повесить на стенку купленный в антикварном салоне на Фрунзенской набережной портрет прадедушки, тайного советника, который только потому тайным и является, что никому не известно, откуда взялся, может быть, для всех нас этот словарь — общая, одна на всех народная наша родословная?..
Перебирал тогда страницы и думал: а что, если в роду у нас были волжские бурлаки?.. Что, если кто-то ходил на Каспий уже оттуда, уже с Кубани? Или в этом слове — дальний отголосок от шума еще тех, Днепровских, порогов?
Вместо будильника я поставил на тумбочку рядом с кроватью телефон, но не он меня разбудил. Проснулся я от того, что холодным своим сухим носом толкала в плечо собака. Пока я приподнимался на кровати пока с удивлением и чуть ли не с ненавистью глядел на телефон, она притащила из прихожей висевший на гвоздике ошейник, положила на коврик и распласталась перед ним на полу, вытянула морду так, что большие ее уши аккуратно расстелились по обе стороны. Внимательно смотрела на меня черными, чуть скошенными глазами, и во взгляде у нее не было осуждения, а было только глубокое, но словно отстраненное от меня раздумье о собачьей жизни вообще: вот, вывел, мол, вчера на пяток минут, а что же сегодня — и вообще не собирается?
И тут он зазвонил, залился почти без промежутков. И без обычных этих вопросов с московской станции, тот ли, не тот ли номер, женский голос свойски спросил:
— Не разбудила? Это Новокузнецк. Тридцать восьмая. Даю трубочку сыну.
— Привет, — сказал я. — Почему ты сразу не позвонил?
— А сегодня пятница, ты забыл? Ты по пятницам отсыпаешься.
О слове «отсыпаться» у него были пока свои понятия.
— Как ты долетел? — спросил я и вдруг понял, что он скажет: «Нормально!»
Он так и сказал.
— Встретили тебя?
— Ну а как же, дядя Витя Вьюшин встречал, а Поздеев на даче.
Значит, про себя уже все-таки сомневался Поздеев, что по-прежнему он — комсорг. Или просто забегался?
— А от кого ты звонишь? От дяди Вити?
— Нет, от Надежды Филипповны. Из ее квартиры.
— От какой такой Надежды Филипповны?
— Она же тебе сказала, тридцать восьмая. Это ее номер на работе.
— И ты у нее дома? А что ты там делаешь?
Голос у него звучал буднично и даже чуть снисходительно:
— Картошку помогаю чистить. Обедать сейчас будем.
А я уже готов был взорваться:
— Слушай, не валяй дурака! Или толком все объясни, или дай-ка лучше трубку Надежде Филипповне.
Все так же снисходительно он предупредил:
— Как хочешь, только ей некогда, у нее вода закипает.
— Откуда он у вас взялся, Надежда Филипповна? — спросил я, когда она взяла трубку.
— А-а-а! — пропела она. — Это я уже сама потом узнала: товарищи ваши сказали ему счет, чтобы домой в Москву позвонить, а он его, конечно, забыл. Попробовал так заказать, а Москва занята, работы много. Он говорит: а можно — одну минуту по срочному? У меня — рубль. А когда фамилию назвал, я девчонкам и говорю: так это же…
И от сердечной, словно мы с ней сто лет знакомы, простоты в голосе мне вдруг сделалось так спокойно.
— А что ты делаешь, я спрашиваю? — продолжала она рассказывать. — Говорит, город смотрю. А ты обедал? Нет, не обедал. А я как раз собиралась борщ сегодня варить. Пойдем, говорю, накормлю тебя, от меня и позвонишь…
Я стал было говорить что-то такое: спасибо, мол, конечно, большое спасибо, но чего это вдруг ни с того ни с сего парня баловать, какой еще борщ!.. Но этот ее тон, не только из-за расстояния не потерявший теплоты, но будто набравший ее еще больше, совершенно обезоруживал.
— О-ой, вы скажете! Ну, какое это летом баловство!.. Наконец-то и к нам пора пришла, все поспело, всего понавезли, вы бы на базаре видели. Чего его сейчас не сварить?