Остался я, конечно, в тепляке и на вторую ночь. Опять подходил к трубе. Опять слушал.
Днем ребята сказали, что Иван зовет меня срочно. Бросил все. Побежал. Если бы кто погнался за мною, не догнал бы наверняка — по-моему, вслед за мной сварные эти лестнички-времянки с крюков срывались.
Уже внизу отдышался, прочистил голос и даже на строгость его попробовал: мало ли какой разговор? Вдруг начнет мальчишка права качать? И меня обвинит, и всю бригаду. Тем более, как ты понимаешь, есть за что.
Поднялся я не торопясь по железной лесенке, спрашиваю как можно спокойней: в чем дело?
А он с той стороны к лючку бросился, о дверь ударился, словно птица. «Михалыч! — кричит. — Михалыч!.. А я звезды вижу!»
Я сперва от лючка так и отшатнулся: «Какие звезды?!» А он говорит: «Обыкновенные! Какие ночью на небе светят! Хочешь посмотреть?»
И голос такой звонкий да радостный, что я вдруг заспешил, начал проволочку с проушин снимать, открыл дверцу и полез.
Иван мне руку подал, помог на площадку спрыгнуть, потом захлопнул лючок и в полутьме на середину площадки тащит: «Гляди вверх!»
Я голову задрал, смотрю на голубой кружок в сужении трубы.
«Видишь?!» — торопит Иван. «Нет, — жму плечом, — не вижу!» — «Это из-за щелей!..»
Бросился к лючку, прикрыл поплотней, потом подобрал что-то под ногами, стал щель самую большую затыкать, и в голосе у него досада послышалась: «Не держится! Вот если б с той стороны — опять кто проволочкой!»
Этого еще, думаю, не хватало мне для полного счастья! Чтобы вместе с Иваном остался бы тут и я… Хотя и надо бы, может? Чтобы спохватывался вовремя…
Иван командует: «А ну-ка, держи дверцу! Держи-держи!..»
А ручки изнутри, естественно, нет, за что ты будешь держать?.. Кое-как мизинцем захватил край, притянул дверцу, а он все щели каким-то тряпьем закладывает. Тут-то я уже пригляделся и теперь понял: оказывается, он ватник изорвал на эти свои затычки!
Когда слегка потемнело внутри, он меня сменил, сам стал дверцу держать.
«Ты, — наказывает, — долго-долго смотри, только тогда увидишь!»
Пригляделся я опять к этому кружку неба, и вдруг там словно слабая, уже почти погасшая искорка мелькнула. Такая, как высоко над костром: раз — и нет ее.
Но я почему-то закричал: «Вижу!..»
«А сколько?» — радуется Иван. «Одну!» — «Эх, ты! — смеется. — Глаз у тебя не тот, не таежный! Я так три вижу. Две рядышком и одна сбоку. Но зато она покрупней. Вот ее ты, значит, и увидал!»
А я тут вспомнил последний свой разговор с Травушкиным. Как тянет он вверх длинный и худой палец, задирает клинышек жиденькой бородки: «Один философ сказал, что самой большою загадкой являются для него две вещи: совесть в душе и звезды над головой… Он, понимаете, не мог эти загадки объяснить, но наверняка одно с другим связывал!»
И захотелось мне почему-то обнять мальчишку и что-то такое ему сказать — на всю остальную жизнь! — и вытолкать через лючок его первого…
Он не отстает: «А ну-ка, смотри еще, постарайся!.. Ну, еще две!»
«Да я ведь только что варил наверху, — говорю. — Какие у меня сейчас глаза?»
Смолк он, потом уже глухо так: «Ну, иди. Извини, что оторвал… Ну, пока!»
Поймал я его плечо, сжал тихонько. «У тебя, — говорю, — по-моему, все путем, если звезды рассмотрел… Это я тебе точно!»
«Пока!» — он говорит. И вздохнул.
А ночью я стоял посреди нашего монтажного городка и смотрел, брат, на звезды… Часто ли на них смотрим?.. Нам некогда!
Ночь хорошая была, ясная, и шума на главном корпусе, где третья смена, особо не слыхать.
Отыскивал я глазами знакомые еще со школы созвездья, всматривался в крохотные звездочки, каких почти не видать, и что-то во мне все копилось и копилось, вроде главная какая мысль складывалась, а потом у меня над головой что-то вдруг тихонечко дунуло, застригло, чиркнуло, и увидал, как птицы пронеслись черными тенями, — несколько уток низко пошли то ли к болотам на окраине стройки, а то ли к камышам на гидроотвале… И это птичье движенье посреди ночи под звездами чем-то таким вдруг во мне отозвалось — я, старый дурак, чуть не заплакал в голос…
Старый почему?.. А как иначе? Уже за сорок.
Хоть одногодки, ты — молодой?.. Во-он оно, вы все еще молодые!.. Видно, писатели плохо зреют. Или солнышка мало? Тогда могу предложить. Дело у нас в Сибири известное: валенок. Это как с помидорами. Так и срываешь зеленые посреди сентября и туда их — в пимы?.. И под кровать. А потом уже самое время обувку на зимнюю сменить, эту зелень оттуда выкатываешь, а она тебе — красней красного!