Раскрыл рот, хотел было теперь что-то замминистра объяснить, да где там!.. Выступающий только-только что разошелся. Ответьте мне, кричит, баглаи, почему так выходит, что одни всю ночь упираются, а другие спят и средь бела дня?.. Вот мы, кричит, с товарищами идем к замечательным труженикам из бригады Владимира Бастрыгина, есть у вас такой герой и ударник. Я, кричит, должен вручить ему подарок министра, часы именные, и вот в то время, как…
Но тут у меня уже и сон маленько прошел, и голос прорезался. Не то чтобы громкий, нет. Но так, внушительный. У меня ведь бас.
Если вы с такими речами, говорю, будете эти часы вручать, то я их просто-напросто, не приму, не очень-то надо.
— А при чем тут, — кричит он, — ты?!
Небольшая историческая справочка, говорю. Но во-первых, не ты, а вы. А во-вторых, Владимир Михайлович Бастрыгин — это я.
Как ты понимаешь, дальше — немая сцена. Сперва он только глазами хлопает, потом к управляющему трестом оборачивается, к Елизарову, а тот разводит руками: хотел, мол, подсказать, да разве вас остановишь?
А я этой немою сценой воспользовался и провожу, понимаешь, очень такую простую в принципе мысль: о том, что швеллер-тридцатка, приваренный на отметке «восемьдесят», кое-чем отличается от двуспальной кровати. И если люди, сидя на нем, уснули, значит, мало сказать, что перед этим они крепко поработали. Тут настала его очередь попробовать меня перебить. Но я уже хорошо разогрелся и работал на больших оборотах.
Если вы считаете, говорю, что вышеуказанный швеллер-тридцатка и температура за бортом минус тридцать шесть градусов действительно способствуют крепкому здоровому сну, то не предложите ли вы кому-либо из ваших ближайших соратников, говорю, которых я тут по пыжиковым шапочкам узнаю, провести такой эксперимент?.. Сколько, спрашиваю, интересно, хоть один из них здесь проспит?
Тут он наконец разулыбался: «Хитер, — говорит, — бродяга!.. Ваши-то все спали на обычном своем рабочем месте! А они?.. Ставите, — говорит, — моих ребят в неравные условия. А вы их посадите в кабинете за стол — думаете, тут же не уснут? Эге, брат!..»
Тут наступила, как понимаешь, полная разрядка напряженности, все посмеиваются, а замминистра и совсем подобрел. Вроде бы и в шутку, и очень даже всерьез извинился перед моими ребятами и уже отеческим таким тоном журит: все, мол, хлопцы, понятно, но вы-то себя поберегите. Мало того что можно простудиться, так еще и вниз загреметь — нашли место! Я же, говорит, как старый монтажный волк, вижу, что ограждение за спиной у вас хорошенько не приварено, пока только «на прихватках», а лишь у одного хватило ума подстраховаться, только один, говорит, цепью и зацепился. Вот это, говорит, молодец! Это настоящий монтажник! И кивает на Петю Сознательного…
Вот тут я, брат, пережил! Я ведь тебе рассказывал, в каких это случаях Петя карабином пристегивается. За то и прозвали его Сознательным, что мне он перед всеми нашими ребятами клятву дал: если, мол, хоть чуть-чуть, хоть в одном глазу, хоть в самом краешке… Значит, и за эти несчастные три часа Петя уже успел — ну, скоростник!
Ребята сперва заулыбались, но потом поняли, какой конфуз может произойти, если заместитель министра вздумает к Пете подойти, руку ему за большую его сознательность пожать захочет. А на морозе далеко запашок слыхать!
Ну и, как всегда, потихоньку прикрыли Петю Сознательного своими спинами — золотого нашего работника, позор лучшей на стройке бригады Вэ Эм Бастрыгина.
А заместитель министра уже и коробку с часами достал было, а потом вдруг и говорит: а может, мол, до вечера обождем с вручением? Гравировка тут есть, что это от нашего министра, но мне бы хотелось, исходя из обстановочки, кое-что еще от себя добавить. Можете, говорит, уважаемый Владимир Михайлович, вечерком попозже зайти в трестовскую гостиницу?
Я спрашиваю: надо ли при себе иметь?
Погрозил он мне пальцем совсем уже дружески, и вся процессия дальше двинулась. А мы, хорошенько отоспавшись, — опять за работу!
А вечером получил я свои часы. Что ж он, думаю, такое добавил — от себя-то? А оказалось, как раз про это: как мои хлопцы полдня проспали, сидя в мороз на голом швеллере.
Потом, когда уже несколько лет спустя вручали они мне с министром «Москвич», я про себя смеюсь: а на нем ничего такого не написали?.. На машине и места много, да и у нас за это время случилось столько всяких историй, есть, слава богу, о чем рассказать и вспомнить… Что-что?.. За какие такие подвиги они мне машину подарили? Да ну, какие там подвиги. Просто за очередной трудовой подъем. Правда, за небывалый, естественно…