А в управлении ему отдельный сарайчик сообразили, стайку, значит, чтобы от выхлопов в гараже не задыхался, правда, бывал-то он там довольно редко, только вот разве перед выездом на природу или сразу после него, а так жил на базе отдыха, как раз успели построить — от него и пошло, между прочим, наше подсобное хозяйство, за которое нас теперь по головке гладят и не нагладятся… Ну, да оно ведь всегда так: потом-то уж и руку пожмут, глядишь, и спасибо скажут, но почему, ты мне ответь, перед этим-то душу вымотать надо?.. Почему понять даже не пытаемся?!
Тут стоп. Однако точка.
Я ведь тебе обещал веселую историю, а?
Пусть пока такая и остается.
Персональная коечка
— Сколько уже прошло, а до сих пор, ты поверишь, мучаюсь, до сих пор казню себя, до сих пор решить не могу: хорошо, брат, это или плохо, что всю эту историю знаю я, как говорится, из первых рук… да какое там!.. Выходит, что я и сам в ней участвовал. И с самого, ты понимаешь, начала.
Потому душа и болит.
Может, если не знал бы, как оно все произошло, было бы мне полегче да поспокойней?.. Или чего уж там, какой там еще легкости и откуда ее ждать, какого тебе спокойствия…
Давно не мальчик.
Уж лучше, какая ни на есть, а правда, как говорится, и только правда…
Позвал меня к себе Елизаров.
Прислал машину, шофер его Костя находит меня и говорит: если, мол, время есть, Павел Степаныч приехать просит.
А это у него, надо сказать, закон был: если знает, что работы у тебя не то что под завязку, а и еще больше… Если знает, что всех святых со всеми угодниками давно уже не теми, какими надо бы, поминаешь словами, — зовет к себе…
Вот я тут тебе: мол, е с л и.
А он в с е г д а знал.
Приедешь, накажет Ниночке никого не принимать и не соединять ни с кем, пусть это хоть сам господь бог, и, пока ты ему про жизнь свою замотанную толкуешь, сотворит он свою особую заварочку — на листах черной смородины, засушенных вместе с ягодой, да на пчелиной травке, на мелиссе…
Нальет тебе чашечку, спросит: «Хорошо?..» Кивнешь ему, а он: «Ну вот… А ты говоришь!» Сядет со своею чашкою рядом, или просто помолчит, или что-нибудь такое шутливое скажет: мол, надо, Федя!.. На кого ж нам тогда надеяться, если не на тебя?
И ты потом, когда из кабинета выходишь, невольно стараешься и бочком в дверь шагнуть, и при этом пригнуться — а то ведь, чего доброго, косяк или притолоку разнесешь, если нечаянно заденешь: такой ты стал большой и такой сильный.
В тот раз только подсел он ко мне, только успели мы по глоточку сделать, входит Ниночка, вся виноватая: так, мол, Пал Степаныч, и так, не хотела мешать, но в приемной сидит главный врач поселковой больницы. Просит сказать ему, через сколько освободитесь, чтобы он рассчитывал, значит, — обождать или на обратном пути заехать? Надо ему с вами непременно увидеться: у Павла Степаныча, говорит, перед медиками старый должок.
Он как-то так грустно улыбнулся, Елизаров. «Что правда, то правда, — говорит. — Должок есть!»
И ко мне: не обижусь, если, мол, медицину примет вне очереди?
Я плечами пожал, мол, какие дела, если медицина, и Ниночка наша выпорхнула и впустила врача.
Елизаров усадил его напротив меня за длинным этим столом, поставил и перед ним свой чаек: чем, спрашивает, могу?..
Тот объясняет, что несколько месяцев назад на стройке принимали решение помочь больнице, всю работу, какую надо сделать, разбросали по-братски между трестами, но никто, конечно, и пальцем о палец не ударил. Как, мол, была больница золушкой, так и осталась, вот и приходится теперь обращаться к монтажникам: выручайте, братцы!
Елизаров так горько усмехнулся. «Да-а! — говорит. — И адресок вы верный нашли, и время выбрали самое подходящее!.. Знаете ли вы, мил человек, что из всех ген- и субподрядчиков, из всех смежников программа у нас нынче самая напряженная?»
А врач смотрит на него ясными глазами, улыбается дружески, говорит задушевно: потому-то к вам и пришел, что знаю!
Елизаров чашку на блюдечко поставил: «Туп стал. Будьте любезны, просветите!..»
Врач как-то так пошевелился, глянул на меня искоса, но Елизаров приподнял ладонь над столешницей: «Бригадир Бастрыгин Владимир Михайлович — никаких секретов от него…»
Врач кивнул, хорошо, мол, коли так, а потом раскрывает кожаную свою папочку, начинает перед собою бумажки раскладывать, и я гляжу на них и ничего не понимаю: копии титульных листов, постановления Совмина, стенограммы рапортов, сводки, графики… Раскладывает он все это и примерно такую речь говорит: на прошлом пусковом объекте, мол, и объем был меньше, и сроки подлинней, а сколько, извините, среди руководящего звена случилось инфарктов?.. Четыре! Два самых натуральных, слава богу, что удалось хороших людей спасти. Третий так себе: с серединки на половинку. Можно было вообще-то за инфаркт и не считать, но уж так и быть, пошли товарищу навстречу, дали возможность от гнева господня в отделении кардиологии спрятаться.