Ну, а четвертый, говорит, инфаркт — дело особое. Если бы вовремя человека не прикрыли, то давно бы уже не только партбилет выложил, но и даже рядом с Антоновской площадкой — не то что на самой на ней — не работал!..
Елизаров наш улыбается тихонько: интересно ему стало. Отгадывать взялся, у кого из начальников какой был инфаркт, и все в точку: друг дружке настоящую цену они-то хорошо знают.
Глянул на меня: «Тайны мадридского двора, а, Володя?..»
А врач дальше свое гнет: на этом, говорит, пусковом объекте дела пойдут еще веселей. И больше всего, как это для нас ни грустно, достанется, мол, Павел Степаныч, вам… Программа у монтажников и действительно такая, что в доску разобьетесь, а в срок не вытянете.
Елизаров палец поднял: «Вот!.. Во-о-от!.. Медицина понимает. А они там?!»
И глянул в потолок.
А врач опять — в десятку: сознаю, мол, что наступаю на больную мозоль, но, сами понимаете, у кого будет больше всего травм? Конечно, у монтажников!.. Куда потом с просьбами пойдете? Где будете участия искать?
А я сижу, думаю: правду лепит! В самое пиковое время прошлый раз у меня трое из пятнадцати целый день в тепляке без дела просиживали: у кого рука, у кого ключица… Спасибо, что вышли! Чтобы травму актировать не пришлось. Чтобы без премиальных бригада не осталась.
А доктор уже о нем самом. О Елизарове.
Знаю, говорит, доподлинно, что микроинфаркт у вас был и что вы его на ногах перенесли. Зачем, Пал Степаныч, дальше рисковать?.. Имеет ли смысл? Сами о себе не подумаете, никто другой, мол, за вас этого не сделает.
И подсовывает Елизарову листок.
Тот глазами пробежал: «Список, работ, значит?..»
«Да, — тот говорит. — Вы нам делаете, что просим, а я, во-первых, обещаю вам самый благоприятный режим в отношении пострадавших от травм — дай бог, чтоб их не было совсем! — а во-вторых, вам лично обещаю в кардиологии персональную палату… Будет стоять у меня пустая. Если вдруг станет туго, знайте, что тылы у вас обеспечены…»
Елизаров посмотрел на него долго-долго, а потом так ласково и как будто даже с восторгом говорит: «Сукин ты сын!»
Тот охотно кивнул и слегка руками развел: конечно, мол, а что делать?..
Елизаров — опять почти с восхищением: «Су-укин!..»
И опять тот радостно кивнул.
Тогда Елизаров спрашивает: а правда ли, что главный врач — кандидат наук?..
Да, отвечает. Правда.
А по какой же части?
По части организации здравоохранения.
Так что ж вас, Елизаров говорит, выходит, этому обучали: в труднейшей производственной ситуации мертвой хваткой взять хозяйственника за горло и тут, мол, его и додавить?!
А врач смеется: нет, мол, это жизнь такой путь подсказывает, а то, чему нас, Пал Степанович, учат, — разве это хоть когда-либо потом пригодится?.. Я, говорит, даже думаю другой раз, что на самом-то деле мы не учим, а, наоборот, мы о т у ч и в а е м. Если, говорит, за критерий и принять как раз ее, живую жизнь.
Как-то он так тогда сказал.
И Елизаров поулыбался горько и покивал ему.
Потом ко мне поворачивается: «Как ты, Володя, думаешь? Что бы мы с тобой сделали с товарищем организатором здравоохранения, если бы взамен обещанных монтажникам благ он бы нам предложил не кнопки для вызова сестричек в палатах поставить, а собственную дачу ему отремонтировать?..»
Я говорю: «Вышвырнули бы за дверь. Как минимум. А то бы и выбросили в окошко».
«А ведь он д л я д е л а старается, — говорит Елизаров. — Представляешь?»
Я только вздохнул. Хотелось мне что-то такое сказать: помочь бы, мол, надо. Но я сдержался — как чувствовал!
Пододвигает вдруг Елизаров эту бумажку ко мне и говорит: «Володя!.. А может, выручишь? Ты?.. Потому что кого еще просить? У всех дел повыше горла, не хуже меня ты это знаешь… Сделай, я тебя прошу. Для меня. Могу я к тебе хоть раз — с личной просьбой? Я твой должник буду. Я отдам. Верь. Но сегодня — выручи. Сделаешь?! И пускай это будет наша маленькая тайна…»
И грустно так улыбнулся.
Но это все я уже потом стал понимать. Задним числом. Тем самым задним умом, на который крепок, говорят, русский человек…
А тогда я только молча свернул листок, положил в кармашек к себе и встал.