Милая бабушка, если б знала, что ты в нее тогда вложила!
Но в ту уже довольно далекую теперь пору яблоки твои были куда спелее того, что так медленно зреет в человеческом сердце…
Не поклонился тебе.
Только с насмешкой поглядел на твоих соседей по базарному ряду — и на отпетое армавирское жулье, на поднаторевших армян-перекупщиков и на тех, в ком высокая плетуха из драни либо лыковый пестерь выдавали бывшего русака-северянина или перебежчика-чалдона, переселенца совсем недавнего: только-только поднял свой сад, только-только начал торговать — за тем на жирные кубанские земли да под щедрое солнце и приехал!
Когда шел потом по базару дальше, у меня был видок школяра-недомерка после удачного набега на чужой сад — тугие яблоки не только оттягивали рубаху на животе и по бокам, но и лежали за спиною. Я выкатывал их оттуда по одному, и они хрупали на зубах так, что на меня оборачивались, это я помню, а думал я небось что-нибудь беззаботное: а чударесная бабка, и правда!.. Вот было бы законно, если бы она приехала на нашу Антоновскую площадку и стала там почти задаром раздавать свои яблоки. И я бы приводил на крошечный базарчик посреди поселка своих корешков, эту братву, которая съехалась к нам на стройку со всех сторон света, и от комсомольского штаба мы бы прямо вручили ей грамоту — придумали бы какую, — а наши местные обдиралы да приезжие спекули тоже при этом воротили бы морды…
Вернись к ней, парень! Поговори с ней еще чуток.
Нет!..
Разве мог я тогда предположить, что много лет спустя буду мучительно стараться припомнить и всякое словцо, и каждый жест?
Но останутся лишь общие черты того июльского дня.
Вот ранним утром с дальнего, набитого духотою поезда Новокузнецк — Кисловодск схожу я на сонный, но прибранный, уже с разводами от метлы, с пятнами после поливки, перрончик и в безлюдном и тихом привокзальном буфете кружкой сытого пива праздную встречу со своею богатой, всегда цветущей родиной… Вот иду по уютным улицам белого среди буйной зелени, среди ярких цветочных клумб городка, вот выстаиваю длинную очередь за билетом на старой междугородной станции, от которой пыльные, прокаленные степными ветрами автобусы тряслись тогда в основном до окрестных хуторов да станиц… Вот какой-нибудь симпатичной сверстнице, больше для того, чтобы с нею позаигрывать, поручаю присмотреть за полупустым своим чемоданом да тощим рюкзачком, которые любому уважающему себя армавирскому вору не навязал бы и силою…
И вот иду по базару.
С таким ощущением ответственный секретарь любимой народом многотиражки «Металлургстрой» — органа парткома, постройкома и управления только что переименованного треста Сталинскметаллургстрой, — член комитета ВЛКСМ ударной комсомольской стройки Запсибметзавода — первенца третьей металлургической базы на востоке страны — топал в тот июльский день между рядами, за которыми пожилые, в капроновых шляпах, граждане туго сложенными газетками — дабы и капля не унесена была безвозмездно — отгоняли от фруктов пчел…
И тут я увидал эту старушку, такую среди самоуверенной деловитости потерянную, и невольно спросил у нее, почем яблоки, и удивился: «А почему, это, бабка, так дешево?!»
Она печально и тихонько сказала: «Да мне, мой внучек, лишь бы скорей продать…» И в голосе у нее послышалось столько простоты и сердечности, что никак нельзя было не спросить: а что такое, мол?.. Что случилось?
Может, ее нечасто об этом спрашивали? Редко с нею тут заговаривали? Или настроение у нее в тот день было особенное?..
Она пригорюнилась, проговорила вдруг так, словно мы с ней уже кто знает сколько знакомы:
— Случилось, внучек, еще давно… Еще в девятнадцатом. Когда к нам белые пришли. До этого, перед германской, хозяин мой яблоньку посадил, а тут она в первый раз хорошо родить собралась, стояла в самом цвету. А у меня доченька была… Младшая. Но что правда, то правда: бой-дивчина. Со старыми казаками заспорила, пошла им поперечь, вот и решили они ее проучить. К яблоньке к этой привязали и давай плетьми… Пока, мол, от своего не откажешься, до тех пор терпи… А ты, по лицу видать, здешний, ты и сам знаешь, что такое норов казачий. Уж если уперлась, «брито», то уж хоть кол на голове теши, а «стрижено» сказать не заставишь… А заступиться и некому: отец ее так на германской и остался, только и того, когда соседи домой повертались, два «Георгия» привезли… А братья далеко, аж в Крыму где-то, один у белых, а другой у красных верхами друг за дружкой гоняются… Ну, и забили до смерти. Только с невестками да с внучатами так я на всю жизнь и осталась… А на яблоньку, ну, как порчу кто напустил — даже если и зацветет когда, то и опупочка не дождешься, еще до этого облетит вся. Как память доченькина стояла, росла да матерела. Бывало, гляну на нее — аж до неба стала высокая! А потом на меня, веришь, как затменье какое нашло: «Да что ж это она, думаю, всю жизнь без единого яблочка?» Решила ее спилить да порубать на дрова. Уж и соседских ребят пригласила, и за бутылкой в сельпо сбегала, и закуску на стол поставила… Слышу, а они пилкой: ширх-ширх!.. Тут я как закричу да из хаты как выскочу: «Ой, ребяты, да простите меня, что я вас заставила, а меня, грешную, пусть господь простит — ну как же я такое могла?! Да что ж я чуть не наделала?..» Угостила их и отправила, а сама слегла тут же, да так сильно переболела, еле живая осталась, и наши, и соседки все думали, это уже и все… А яблоня весною как зацвела!.. Верите, вся станица приходила смотреть, как она цветет. Да как пошла родить, как пошла! Одно в одно яблоки, да такие душистые да вкусные, да не то что червяка внутри, а даже сверху никогда и комашки никакой на них нету… Я уж их и сушить да посылками, и знакомым раздавать, а много ты раздашь, если — станица да почти у каждого своя хата да свой сад? Пропадут, думаю!.. Рази не грех? И первый раз в жизни давай собираться на базар… А как приехала да как посмотрела, какие тут цены, да как люди по яблочку выбирают, да как у городских-то детишек глазенки блестят да слюнки текут, пока он дождется, когда ему мамка яблочко в руки сунет… Чего я тогда только не попередумала! И про доченьку свою. И про сыновей. И про яблоню. И про себя, старую да уже больную… И про весь белый свет. Про всех-всех. Это ж я, думаю, не раскумекала тогда, что и с яблонькою-то нашею тоже какое горе приключилось… Недаром же, пока они доченьку стегали, на ветках все до единого цветки пообсыпались. Может, деревце от стона да от крика людского тогда оцепенело? Может, в тот день и обесплодела моя яблонька? И уж когда только пилкой ее ребяты поранили, тут она и вздрогнула и в себя пришла, тут она и очнулась… А может, думаю, так? Только тогда она снова по весне и услышала, как от земли соки в нее ударили… И уж если, думаю, господь возвратил ей материнство, то моя доля — яблоки сбирать да отдавать добрым людям. Чтобы ни одно не пропало. Ни одно не погнило. Грех!.. С той поры и радуюсь всякую весну, и всякое лето потом маюсь. Другие яблони через год родят, а моя теперь — ну каждое лето — без роздыха!.. Мне и в гору некогда глянуть: и нарвать-насбирать, и на машину до города пристроить, и на базаре с утра до вечера отстоять… Оно и так бы людям тут сразу роздал, да и спасибо, что взяли, не погнушались, да только человек, он ведь, внучек, такой, что ему чем ни дороже, тем вроде того что надежней, а если дешевле, а то и совсем задаром, значит, думает, что-то уже не так… И смотреть начинают, как будто я не в своем уме, а там и сторонкой старуху обходить. Вот и стою, продаю потихоньку. Чтоб не пугались да брали и у меня. Да еще чтоб дорогу до города оправдать, а то у меня другой раз, бывает, концы с концами не сходятся, такая торговка, а шоферам, и что, им бумажку отдай, а там, как ты хочешь… Тут, правда, в последнее время один наш шофер, мальчишонка совсем молоденький, когда увидал, что не спекулянтка, стал ко мне относиться… Да он и под двор теперь подъедет, и сам бежит за мешками, и на базаре все скинет, а когда не спешит, да еще и весы на прилавок принесет, такой добрый да увежливый, а денег никогда ни копеечки… А что эти маклаки рядом станут, дак я к ним уже привыкла, когда кто не так глянет на меня, а то, бывает, и крикнет, отвернуся да «отче наш» про себя пошепчу, оно ко мне и не пристанет — ни глаз дурной, ни грубое слово. Господь, он все видит. Спасибо ему, хранит… Так что не сомневайтеся, внучек, берите у бабушки, у меня они совсем дешево, только куда вы положите?