Тяжелые и тугие, словно исходившие изнутри зеленовато-желтым свечением, в дробных каплях на красных крутых боках, лежали они потом посреди стола на большом эмалированном блюде, и, глядя на них, нельзя было не подумать об удивительной щедрости земли, так благодарно ответившей на мудрый выбор Природы, в клокочущем огнем бескрайнем мироздании предназначившей ей стать колыбелью живого, а может быть, и началом всего разумного…
— Так мы потом с ними что? — посмотрел председатель на погрустневшего моего тестя. — Принимаем решение пустить в сад молочное стадо… Неделю, а то и две коров туда как на выпас гоняли. Они и с веток снизу пообхватали, и, хочешь не хочешь, все деревья маленько пообтрясли — какая за ветку дернет, когда яблочко в рот возьмет, а какая боком потрется…
— Молоко тогда яблоками пахло, — вставила хозяйка. — Такое вкусное! Правда.
— А напоследок загнали мы в сад свиней, — досказывал молодой председатель. — Чтобы они, значит, все, что еще осталось, подчистили…
Сидел я вместе со всеми за изобильным этим, который ломился от деревенских яств, столом, слушал разговор, смотрел и смотрел на горку яблок посредине, но мне, как это случается, казалось, что все происходящее нереально и что на самом-то деле я не здесь, а в дальнем своем сибирском поселке: который уже час вместе с другими томлюсь в длиннющей очереди за твердым, как дерево, венгерским «джонатаном».
Вспомнил ли я в тот раз в Бриньковской об этой не покладающей рук старушке с дорогого и самодовольного армавирского базара?.. Скорее всего, нет, тогда во мне еще не проклюнулось это чувство; чтобы такое случилось, я еще должен был и не раз и не два увидеть переломанные плугом, брызнувшие на черный пласт перезрелым семенем запаханные помидоры; вслед за колхозным агрономом из родной моей станицы Отрадной, школьным своим дружком, должен был пройти через громадное поле замерзающей под ранним снегом свеклы…
Залубеневшими пальцами агроном разгребал мерзлую ботву, тыкал ногтем в верхушку корня: «Представляешь, она еще живая… Ведь председатель, говорил же ему по-человечески: «Дайте нам сперва свеклу выкопать, а кукуруза обождет, никуда не денется». Помнишь, пацанами, бывало, в какие холода кукурузу жать на «ударники» ходили? Она любой мороз перестоит! А он нам: нет, и больше никаких. С меня за нее, говорит, голову будут снимать, если что, а уж если без вашей свеклы останемся — как-нибудь перебьемся!.. Заставил сжать первым делом кукурузу, а теперь свекла на глазах домерзает, а я уже ничего не могу, снег. Нет, ты представляешь, она еще живая?!»
Случилось, выкормившую нас в тяжелое время войны кукурузу скоро разжаловали, и королевою стали называть уже свеклу, которая должна была нашу жизнь сделать слаще, и это ради нее потом, ради сахарной свеклы, жертвовали, бывало, картошкой, удивительно вкусной в предгорных наших местах. Недаром еще с давних пор и доныне приезжают в Предгорье хоть с солью, а хоть с арбузами: менять мажару на мажару, бричку на бричку, прицеп на прицеп.
А после на Кубани стал потихоньку силу набирать восточный принц — рис. И чтобы не зависела Россия от капризов заграничных соседей, кубанцы пообещали довести его урожай до миллиона тонн в год.
И право, не удивился, если услышал бы, что на здешних чеках вода бывала куда солоней, чем где-то в иных местах, — столько пота пролили тут мои земляки. Но больно кольнул затем сердце неторопливый, со все понимающею усмешкой рассказ: «Ты, друг, нас знаешь: уж если что пообещали, из кожи вылезем, а дадим… И тут так. Мало, что от нескольких предыдущих лет добрую заначку на всякий пожарный случай, как говорится, оставили, решили еще для подстраховки согнать на чеки со всех концов технику — какую можно и какую нельзя… Вся тут была! Ну, и собрали его до зернышка. И сдали. Вместе с заначкою и правда миллион вышел — опять наша Кубань вперед вырвалась! Но сколько, если бы ты знал, у нас за спиною всего остального так и осталось неубранным!..»
Остановись!.. Не довольно ли?
Подумай, как потом тебя на Кубани встретят.
Как меж собою переглянутся.
Что тебе скажут…
Или ты и в самом деле забыл, что за характер у всегда богатой и оттого, бывает, заносчивой твоей родины?
И вообще.
Разве ты уже давным-давно не прописан совсем по другому ведомству? По ведомству тяжелой индустрии. По черной металлургии, в частности.
Ну и валяй в свой пропахший газом Новокузнецк! Не можешь сразу же взять билет — отправляйся хотя бы мысленно. И там, среди непробиваемо черных домен, которые понастроили твои корешки, да среди прозрачных, как стеклышко, образов твоей промчавшейся юности ты и успокоишься, и отдохнешь…