Однако дежуривший на капэ старичок тут же выскочил из своей будки, закивал им ласково, бодренько поднял остаток шлагбаума.
И везде, куда бы они потом ни пошли, был относительный порядок. И не чинилось никакого воровства. И даже в железном ряду никто не копался.
Они остановились посреди залитого черной жижей двора. Грязи было повыше щиколотки — весна!
— А что, если нам пожарников пригласить? — предложил комсорг Женя Сотников. — И смыть бы все, чтобы хоть асфальт стало видно…
Но Колесников уже знал цену Жениным идеям.
— А на все дороги разбитые, с каких они грязь сюда таскают, — тоже пожарников?!
Женя задумался.
Тут они увидели, что в кабинете директора горит свет.
— Может, уборщица забыла выключить? — спросил Крошкин.
— Никогда не забывает.
И они направились в контору.
Кабинет был закрыт на ключ. Посреди кабинета стояли большие деревянные ящики с нарисованными на боку черными рюмками и с категорической надписью: «Не кантовать!»
В то самое время, когда их песочили на парткоме, в автобазу прибыл оркестр.
Сначала они молча сидели около ящиков. Потом Женя Сотников побежал за топором.
Они открывали ящики, вынимали белые и желтые трубы и раскладывали на длинном столе с красной скатертью. Трубы блестели золотом и серебром, но кое-где на них был матовый налет, и тогда они оттирали его рукавом.
Потом опять посидели молча.
Поднялся Крошкин и снова начал заглядывать в пустые ящики. Шуршал толстой оберточного бумагой.
— А может, тут все-таки есть?.. Зимой их полагается протирать.
— Думаешь, и стакан для тебя туда положили? — хмыкнул Мухин. — Для комплекта.
— И сырок плавленый, — поддержал шутку Женя.
О разносолах они тогда не мечтали.
— Вот это и все, что тут есть! — назидательно проговорил Мухин и ткнул пальцем в нарисованную на боку черную рюмку.
— А ты скажи, — спросил у Жени Колесников, — когда вы персональное дело этого типа из четвертой колонны разбирали, вы хоть узнали у него, где это он ночью достает?
Женя посмотрел на директора, приосанившись. Поправил кепку и из кабинета вышел походочкой старого десантника.
Вернулся он через полчаса. К этому времени Крошкин уже раздобыл сырок. Завалялся у дежурного, который, окажись он спящим, первым должен был испытать на себе электрический разряд послепарткомовской цепной реакции.
Потом они капнули на трубы. Помаленьку на каждую…
Неужель подведете, милые?!
Потом чокнулись.
Первым приладил к трубе мундштук и попробовал дунуть, естественно, Женя. Как самый младший. Самый нетерпеливый.
У него не получилось, и Крошкин укоризненно покачал головой:
— Молодё-ожь!.. — И потребовал: — Дай-ка!
— Что она, одна, что ли? — резонно ответил Женя. — Целый оркестр!
И Крошкину пришлось прилаживать мундштук самому.
Крошкину, в свою очередь, взялся давать советы Мухин. Но ведь давно известно, что лучше один раз показать, чем десять раз посоветовать. И захрипела третья труба…
Колесников сидел в сторонке и смотрел на них, как на детей. А может быть, думал, как в такой ситуации не уронить авторитет. Потому что в конце концов он выбрал барабан.
Взял колотушку, и тот отозвался глухо и грозно. Как барабану и полагается: б-бум-м!..
— Учитесь! — сказал Колесников.
И они взялись с новыми силами.
Они перепробовали все трубы, и каждый в конце концов остановился почему-то на самой большой. Только Колесников не изменял барабану.
— Водителям Западной автобазы — ур-ра! — кричал Женя, приподнимая сжатый кулак. — Спасибо за ударную работу, товарищи!
И тянулся губами к мундштуку висевшего на нем геликона.
Вслед за Колесниковым с барабаном у живота они шагали с трубами вокруг стола и дудели, а Женя опять выкрикивал…
Не подведите, милые!
Не подведут.
Они и до этого делали что могли, и после будут выкладываться, как умеют выкладываться люди лишь на сибирских стройках, и, хоть заработают еще не по одному выговору, в Западную привезут-таки знамя, и другое перенесут, от соседей, от старичков «мазистов», которые тоже не так-то просто начинали на нашей Антоновской площадке, — рассказать?..
И оркестр будет греметь на торжественных собраниях, и впереди колонны на май, когда охрипший от усердия секретарь парткома Белый с трибуны выкрикнет в микрофон: «Водителям Западной — спасибо!» И наша многотиражка даст о них разворот под набранной крупно «шапкой»: «Транспорт — нервы стройки. Западная: порядок!» И портреты теперешних «молокососов», портреты уже остепенившихся женихов да ухажеров станут печатать на первых страницах столичные газеты… Все это будет, еще будет, а пока — такая минута, когда надо, чтоб распрямилась в тебе до предела сжатая теми самыми объективными обстоятельствами, с которыми нарочно не посчитался нынче хитрющий Белый, пружина, и вот они — видел бы это секретарь! — маршируют вокруг стола, а уже через сорок минут предрабочкома Крошкин получит в лоб… Ну и что ж тут? Ревнует, — значит, любит…