Надя Яр
Брат зверь
В ту зиму холода сожрали всё тёплое, живое выше кромки вечных снегов. Стая долго спускалась с гор, петляя по угрюмым склонам и избегая пропастей, лавин и тупиков. Снег намертво засыпал склоны гор до самого плато, укрыл все скалы и разломы камня белизною обманчиво тёплой шерсти. Кое-где Стае удалось выследить добычу, однако голод бродил не только по безжизненным вершинам. Задолго до прихода Стаи хищники низовий настигли и пожрали почти всю неспящую дичь, после чего попрятались в своих берлогах в скалах. Стая выслеживала и пожирала обитателей берлог, но эти хищники были невелики и жилисты и отчаянно сражались за свою жизнь. Их жёсткие шкуры покрывали не много тощей плоти. По пятам Стаи неторопливо шагал Голод. Сны то и дело обнажали его сухие длинные клыки, пустынный череп и обломки шкуры, прилипшие к обглоданным костям. Хозяин зим клонился на плато бесплотным зевом. Он считал Стаю своей законной добычей.
Ледяной ночью в середине января Стая ступила на плато. Посреди плоской белизны она съела нескольких крохотных снежных зайцев, которых пришлось выкапывать из нор. Пробуждённые роющей сугробы гибелью, зайцы птицей порхали на поверхность и долго метались в сужающемся кругу, шарахаясь от одного белого великана к другому, пока не выбивались из сил и не застывали худыми нежными комками на снегу, недвижные и полумёртвые от ужаса. Они были приятны на вкус, но их крошечные, на один зуб тела не могли отогнать мерно шагающий за Стаей белый Голод.
Стая пошла вперёд, к разлому. Ночами луны Уш и Уар бросали слабый свет на кромку исполинского каньона, режущего высокогорную равнину на две равные части. Стаю влекли странные запахи. Их ветряные пальцы ещё в горах будоражили сны голодной Стаи. Со стороны каньона ползли пары жизни, мяса, тепла, запахи чего-то чужого и чудовищного, съедобного, неспящего зимой. Они становились тем явственней, чем дальше Стая отходила от своих территорий. На плато запахи перекочевали из тоскливых снов в реальность.
Они действительно шли из каньона. Когда снегоносные тучи занавесили ночь и ни один луч лун или звезды не мог пробить её небесные покровы, Стая наконец подошла к пропасти, чтобы с расширенными ноздрями и обнажёнными клыками глянуть вниз. Там, внизу, на много сотен шагов ниже плато, стелилась узкая долина, спал залитый снегами лес, долгие месяцы уже спала во льду река, и всё живое, мягкое, мясное должно было, застыв, уснуть и ждать весенней оттепели. Должно было — но не застыло, не спало. У отвесной стены на дне каньона поднимался большой плоский холм. На нём вырыло норы скопление незнакомых существ. Их было много, этих чужаков. Пары их жизнедеятельности поднимались с дыханием и дымом, текли по руслу реки, сквозили через лес, полнили до краёв каньон и переползали из гигантского разлома на плато. Эти пары и запахи пропитали даже подошвы гор и нашли входы во сны мира, обычно белые, пустые и голодные зимой. Запахи изменили сны и дали зиме новое нутро. Они дразнили и манили, обещали и звали. Они выманили из гор гибнущую Стаю, и даже его величество Голод вынужден был отступить им свои намеченные жертвы. Запахи были очень сильны. Они принадлежали жизни.
.
Крепления лифта прилипли к стене каньона, словно побеги плюща. Под ногами поскрипывал снег, а в кармане шубы — полиэтилен, в который был завёрнут сэндвич. Всё это было, как обычно, тяжело — шапка, шуба и сапоги. Оно стесняло и пригвождало Люси к земле. Иногда ей казалось, что надо просто снять мех, полимер, материю и тело — и взлететь. Не глядя вниз.
— Добрый день, Люси!
Боровски чуть притормозил, как это обычно делают люди, когда не спешат и случайно встречают знакомых. Люси Юэ показалось, что она тоже чуточку притормозила и кивнула в ответ, но на самом деле она не кивнула и совершенно не сбавила ходу. Она тут же поняла это и хотела было поднять в приветствии левую руку и сказать «Добрый день, мистер Боровски», но, видимо, она хотела этого недостаточно сильно, и движение воли оказалось слишком слабым, чтобы заставить руку, губы и язык двигаться. Пальцы руки в зелёной рукавичке едва шевельнулись — ничтожная дань вежливости. Между тем ноги планомерно несли Люси дальше. Она вяло подумала, что надо бы всё же остановиться, обернуться и по-настоящему поздороваться с Боровски, всё-таки он сосед и, кажется, доброжелателен. Додумывая эту мысль до конца, она прошла ещё полдесятка шагов. Теперь оборачиваться не было никакого смысла, и Люси Юэ продолжила путь к лифту под невидимым колоколом своего отчуждения.
Часто после таких вот неудачных встреч, полууслышанных и безответных приветствий, забытых дней рождения, увядших в почке разговоров Люси принимала решение всё изменить. Со следующей встречи с кем-нибудь из знакомых, или, если дело было вечером, то точно с завтрашнего дня она проснётся, отряхнёт шоры с глаз и прикуёт своё внимание к людям. Она будет узнавать тех, кто встречается ей на пути, и правильно здороваться. Может быть, даже первой. Она будет запоминать лица, номера телефонов и адреса. Она больше никогда не забудет ничьего дня рождения и всегда вспомнит кому-нибудь позвонить. Она научится ловить нить Ариадны, позволяющую изящно вклиниваться в человеческие беседы ни о чём, и будет в хоре щебетать блеклую бессмыслицу, которая составляет девяносто девять процентов людского общения. Может быть, со временем ей даже удастся заставить свою капризную память улавливать связь между лицами и именами. Она всё это поймёт и примет и будет сама принята в сообщество homo sapiens. Ну точно — с завтрашнего дня. И это будет хорошо.