Что касается глубинного смысла или «подтекста», автор их не задумывал вовсе. Эта книга – не иносказание и писалась не на злобу дня. Сказка росла, пускала корни (в прошлое), выбрасывала неожиданные ростки, но стержнем сюжета оставался неизбежный выбор Кольца в качестве связующего звена между нею и «Хоббитом». Ключевая глава, «Тень прошлого», – одна из самых первых созданных мною глав повествования, написанная задолго до того, как зловещие предчувствия 1939 года превратились в угрозу неизбежной катастрофы. Если бы катастрофу удалось предотвратить, сюжет развивался бы далее в сущности по тем же линиям. Истоком моей сказки было давно задуманное, а отчасти и уже написанное, и грянувшая в 1939 году война почти, а может быть, и ничего не изменила – равно как и ее последствия.
Ни ход, ни последствия настоящей войны ничем не напоминают усобицы из преданий. Если бы она вдохновляла или направляла развитие сюжета, то Кольцо, несомненно, присвоили бы и обратили против Саурона; сам Саурон был бы не уничтожен – порабощен, а Барад-Дур не разрушен, а захвачен. Не сумевший завладеть Кольцом Саруман среди суматохи, измен и предательств военного времени нашел бы в Мордоре недостающие сведения и вскоре, создав собственное Великое Кольцо, бросил бы вызов самозваному правителю Средиземья. В этой борьбе обе стороны возненавидели бы хоббитов, и те недолго просуществовали бы даже на положении рабов.
С точки зрения любителей аллегорий или злободневных соответствий, можно было бы внести и другие изменения. Но я терпеть не могу иносказаний во всех их проявлениях и, сколько себя помню, всегда относился к ним так же – с тех пор, как достаточно повзрослел, чтобы научиться их выявлять. Я предпочитаю истинную или выдуманную историю во всем многообразии ее возможных приложений к мнению и опыту читателя. Мне кажется, что многие смешивают «приложимость» с «иносказательностью». Но первая не ограничивает свободу читателя, в то время как вторая провозглашает намеренное господство автора.
Автор, конечно, не может оставаться полностью вне сферы пережитого, но пути, какими зародыш рассказа использует почву опыта, крайне сложны, и попытки понять этот процесс в лучшем случае сводятся к догадкам, основанным на опыте – неадекватном и туманном. Ложны, хотя и естественно-притягательны, и предположения, что, если жизни автора и критика протекают в один период времени, то самое сильное влияние на сюжет непременно оказывает общий для обоих ход мысли или событий. Поистине нужно самому оказаться в тени войны, чтобы в полной мере прочувствовать, как это тягостно, но годы идут – и часто забываешь, что, застигнутый в юности войной 1914 года, испытал не меньшее потрясение, чем в военных 1939 и последующих годах. К 1918 году все мои близкие друзья, за исключением одного, были мертвы. Или возьмем другой, менее прискорбный случай: кое-кто предположил, что в «Очищении Шира» отображено положение дел в Англии того периода, когда я заканчивал свою сказку. Это неверно. «Очищение Шира» – существенная часть замысла, намеченная с самого начала, хотя и несколько измененная в соответствии с разработкой линии Сарумана, но лишенная какого бы то ни было аллегорического значения или злободневных перекличек с политическими событиями. Да,этот фрагмент отчасти связан с действительностью, но лишь отчасти (экономические ситуации коренным образом отличались). Места, где я провел детство, обеднели еще к той поре, как мне стукнуло десять, – автомобили тогда были редкостью (я не видел ни одного), а пригородные железные дороги только строились. Недавно в газете мне попался снимок мельницы у пруда, когда-то казавшейся мне огромной, – она вконец обветшала, хотя была крепкой и ладной. Молодой мельник мне никогда не нравился, а его отец, Старый Мельник, носил черную бороду, так что Рыжим его не называли.