Морские львы вместе с другими зверями выступают в музыкаль¬
ном ансамбле. Во время концерта Лео бьет в барабан, его подруга
морская львица Пицци нажимает на автомобильный гудок, слон Бэби
крутит ручку шарманки, осел играет на пианино, пеликан на цитре.
Концерт друзей так нравится морскому льву Ваське, что он усилен¬
но аплодирует ластами.
Вряд ли зрители вникают, почему четвероногие и крылатые вос¬
питанники Дурова доставляют им такую огромную радость. Ведь не¬
редко и другие клоуны выходят с дрессированными животными, те
тоже разыгрывают разные шутливые сцены, однако не оставляют по¬
добного чувства легкости и веселости.
Дуровские же питомцы как будто выполняют свои обязанности не
по принуждению, а по доброй воле, охотно, для собственного удоволь¬
ствия, они словно сами забавляются в сценах, в которых играют чело¬
веческие роли.
Гуманные приемы дрессировки Владимира Дурова приносят свои
плоды и наглядно убеждают в верности избранного им метода. Слон,
морские львы, обезьяны и многие другие животные—постоянные уча¬
стники его представлений. Число четвероногих и крылатых артистов
в труппе так велико, что в гастрольных поездках для их перевозки
требуется четыре вагона.
Слава талантливого клоуна-дрессировщика неуклонно растет, но,
не затмевает немеркнущую славу его как сатирика. И, несомненно,
именно в обличительной силе выступлений Владимира Дурова —
первопричина всенародного его призвания.
Такой лекции в Политехническом музее в Москве еще не бывало.
Амфитеатр в большой аудитории заполняет не обычная публика. Не
студенческая молодежь, а те, кто посещает премьеры в театрах, вер¬
нисажи выставок модных художников, громкие процессы в залах
суда.
И что совсем неожиданно — раскаты неудержимого хохота часто
оглашают стены аудитории. Иногда смеется и сам лектор, стоящий
на кафедре. Удивляться тому не приходится: он читает лекцию, по¬
священную теории смеха.
— Я служу смеху, — говорит лектор. — В течение многих лет я
приношу бескровные жертвы этому милому, доброму, веселому богу,
и он позволяет мне в часы досуга познавать его. И я хочу поделиться
результатами этого познавания с той самой публикой, которая, может
быть, не раз смеялась моим бесхитростным шуткам.
Глубокая наблюдательность, умение делать серьезные выводы и
обобщения, действительно, придают рассуждениям лектора научный
характер. И взрывы смеха в аудитории вызываются отнюдь не
шутовством, а юмором, каким он окрашивает некоторые свои приме¬
ры и мысли.
Анатолий Леонидович Дуров стоит за кафедрой в безукоризненно
сшитом сюртуке, без парадной ленты, которую привыкли видеть на
нем зрители цирка. Большие глаза смотрят пытливо, задумчиво, но
время от времени в них вспыхивают озорные, лукавые огоньки.
И трудно сказать, чего же больше в этих глазах — веселости или
грустной думы?
Лектор анализирует и классифицирует различные формы смеха:
от простого, ясного смеха детей до иронического, саркастического,
сардонического, свойственного тонким, изощренным натурам.
А сколько, говорит он, еще есть других, промежуточных видов и от¬
тенков смеха, выражающих душевное состояние и характер человека,
например, добродушный, беззлобный смех, сочувственно-дружеский,
поощрительный, угодливо-подхалимский, злой, веселый, радостный...
Бывают формы более сложные, когда смех имеет определенное на¬
правление и намерение, тогда он — насмешливый, ехидный, прене¬
брежительный, презрительный или высокомерный.
Дуров с его докторальным тоном и манерами может сойти за про¬
фессора, читающего научный доклад. Но вот артист касается смеха,
основанного на воображении, и свою мысль образно, в лицах иллюстри¬
рует комичным примером.
— Однажды, — говорит он, — моя жена наблюдала такой случай.
Она сидела в ложе цирка, а в соседней ложе находился толстый госпо¬
дин, по-видимому, очень смешливый. Когда я появился на арене, меня
встретили улыбками и аплодисментами, кто-то сказал толстяку:
«Это — Анатолий Дуров». И едва я открыл рот и произнес первое
слово, он сразу залился неудержимым смехом. Когда же у него при¬
ступ кончился, и в это время начала смеяться публика, он принялся
узнавать: «А что Дуров сказал?» Таким образом, он смеялся авансом,
еще не слыша ни слова, но веря, что я непременно рассмешу...
Резкие переходы от юмора к серьезным выводам делают лекцию
живой, увлекательной. Природа смешного, по мнению лектора, осно¬
вывается, во-первых, на неожиданности, во-вторых, на несообразно¬
сти с обычными понятиями и, в-третих, на ожидании благополучного
конца. Все анекдоты только тогда производят желаемый эффект, ко¬
гда удовлетворяют этим требованиям.
— Установив эти три основные мачты на нашем корабле, мы мо¬
жем пуститься в свободное плавание, — заключает Дуров и тут же
приводит пример.
Когда в цирке убирают с арены ковер, выбегает рыжий, суетливо
ко всем пристает, всем мешает, в конце концов будто случайно попа¬
дает в середину ковра, его заворачивают и уносят. Зрители покаты¬
ваются от смеха именно потому, что никак этого не ожидают, так как
человека обычно не заворачивают в ковер. Вместе с тем все уверены,
что рыжий там не задохнется и его благополучно извлекут.
— Это смех примитивный, грубый, — говорит лектор, — но те же
самые условия заключаются в более сложных примерах... Как бы то
ни было, несравненное благо в способности вызывать смех, и как мы
должны высоко ценить, беречь и развивать эту способность!
Но искусство смеха — не всегда радость, и творить смех далеко не
всегда весело. Как и во всяком искусстве, тут есть своя лабораторная
работа.
Входя в такую лабораторию, мы прежде всего должны помнить,
что здесь главную роль играют талант и напряженный труд. Только в
союзе этих двух божьих даров — таланта и труда — может получить¬
ся художественное создание.
— Разве недостаточно быть веселым и радостным, чтобы своей
веселостью и радостью заражать других? — задает вопрос Дуров и
отвечает: — Вот жизнерадостный, веселый лицедей выступает перед
публикой. Он искренне старается смешно ходить, говорить, жестику¬
лировать, мимировать, и в первый момент ему удается захватить вни¬
мание, даже нравиться, но очень ненадолго. И это оттого, что в его
веселых движениях нет творчества, нет искусства. Кончается карье¬
ра такого лицедея-весельчака в лучшем случае тем, что его изредка
выпускают в маленьких ролях.
— Нет, господа,— обращается лектор к аудитории,— чтобы вызы¬
вать в публике веселость, вовсе не следует во что бы то ни стало само¬
му веселиться на сцене, и чтобы вызывать смех, не обязательно само¬
му смеяться. Беда, если клоун смешлив и сам не может удержаться
перед собственным комизмом. Нет, он должен оставаться серьезным
и каждое движение, слово, взгляд заранее во всех подробностях при¬
готовлять в своей лаборатории смеха... Над всем этим клоун обязан
усердно трудиться, упражняться до тех пор, пока сам он и другие ни
убедятся, что это чистая работа, которую можно показать публике.
И когда он выступает со своим новым номером, который длится,
может быть, всего три минуты, публика хохочет и думает: «Какой он
веселый человек, этот клоун! Вишь, какую поразительно смехотвор¬
ную штуку выдумал!» Но вряд ли кто догадывается, каких трудов ему