Теперь, когда им удалось добиться своего и они поселились вдвоем, брат и сестра еще больше сблизились. Поссорившись со своей Марианной, Пауль все выкладывает Кэтэ, а когда Кэтэ сообщает ему, что ей удалось заработать несколько марок, он прямо сияет. Кэтэ только тогда может разобраться в незначительных событиях своей жизни, когда расскажет о них Паулю.
Тем более ее огорчает, что Пауль отнесся с таким пренебрежительным равнодушием к ее встрече с Лаутензаком. Просто беда: едва дело коснется политики, они перестают понимать друг друга. Сейчас его нетерпимость испортила Кэтэ всю радость по случаю появления нового клиента.
Тем временем Пауль ест и продолжает весело болтать. Он не замечает, что испортил сестре настроение.
- В конце концов ты ведь не отвечаешь за все, что тебе диктуют, примирительно заканчивает он свои рассуждения об Оскаре Лаутензаке.
Она молчит, он продолжает есть. Наконец Пауль замечает ее недовольство.
- Я чем-нибудь провинился? - спрашивает он почти испуганно. - Уронил кусок рыбы на костюм?
- Зачем ты притворяешься, - мрачно отвечает Кэтэ, и ее прекрасное лицо отражает каждое движение души. - Всех ты осуждаешь. Каждого, кто способен чем-нибудь воодушевляться, ты считаешь дураком. Ты просто не хочешь допустить, что человек может воздействовать на других не только логикой и рассудком, но и каким-нибудь иным путем, во всем видишь только плохую сторону.
Разве Пауль не решил избегать опасных тем?
- Хорошо, - говорит он, - если это тебе доставляет удовольствие, я буду относиться положительно и к оборотной стороне и займусь рыбой. Неторопливо размяв несколько картофелин в оставшемся масле, он добавляет: - Я понимаю, Кэтэ, что тебе многое не по сердцу и ты ищешь какого-нибудь выхода. Я хоть могу излить на бумаге свои чувства. От этого мало что в жизни изменится, а все-таки какое-то утешение это дает. Ну, а теперь перейдем к картошке. - И он опять склонился над тарелкой.
Несмотря на его насмешливый тон, Кэтэ все же поняла, что эти слова своего рода извинение, ласковая и неловкая попытка утешить ее. Выругав Оскара Лаутензака, Пауль не думал обидеть ее; вероятно, многое из того, что он говорил, - правда. Но она не желает знать об этом. Сколько ценного губишь излишней любознательностью!
Позднее, когда Кэтэ переменила тарелки, Пауль сообщил, что, вероятно, бреславльская радиостанция передаст его очерк о психологии масс.
- Целый ряд газет, - продолжал он, - перепечатают его. Вскоре должен прийти и гонорар за английское издание моей статьи "Фашизм и язык". Поэтому денежные дела в этом месяце будут обстоять недурно. Да еще твой новый клиент... - И он улыбнулся.
Когда он улыбается, по его худому лицу, подобно отблеску, проходит что-то задорное, умное и добродушное. Кэтэ ничего не имеет против того, чтобы он подразнил ее.
Она подает слоеный пирог с яблоками и взбитыми сливками.
- Если у нас будут деньги, ты непременно должен сшить себе новый костюм. Коричневый уже никуда не годится. Воротник протерся, на брюках бахрома, локти блестят, прямо хоть смотрись в них. Я еще удивляюсь, как это Марианна показывается с тобой в обществе.
- Ее больше соблазняют мои внутренние красоты, - отозвался Пауль с полным ртом. - Но если будут деньги, - продолжал он оживленно, - сначала следовало бы тебе что-нибудь сшить.
- Глупости, - ответила Кэтэ, - у меня есть все необходимое. А твой коричневый костюм просто неприличен. Завтра же мы пойдем к Краузе, решительно заявила она.
- Ничего подобного, - возразил Пауль. - Если писатель Пауль Крамер решится сменить свою оболочку, то он пойдет не к портному Краузе. Его новый костюм должен быть классическим произведением.
- Хорошо, - сказал Кэтэ, - пойдем к Вайцу.
- Чешские классики не хуже других, но шить у Вайца я не могу себе позволить. Так как идти к Вайцу я не могу, а к Краузе не хочу, публике придется довольствоваться пока моим коричневым, зеркальным. И потом какого же цвета сделать новый?
- Конечно, серого, - сказала Кэтэ.
- Серого? - задумчиво повторил Пауль. - А как ты относишься к зеленому?
- Ради бога, не надо! - возмутилась Кэтэ.
- Почему это - ради бога? - решился Пауль встать на защиту выдвинутого им цвета. - Зеленый Генрих тоже всегда ходил в зеленом, а книга все-таки получилась хорошая. Давай условимся, Кэтэ: как только мы получим большую сумму, сейчас же сделаем и тебе костюм и мне. У Вайца. Пусть будет серый, в честь тебя. Щучьего цвета. Щучий цвет - это звучит неплохо и вызывает приятные ассоциации. Решено? - спросил он. - Щучий костюм должен быть таким, чтобы я затмил в нем этого Лаутензака вместе со всей его магией.
Через три дня новый клиент опять появился в бюро машинописи Кэтэ Зеверин.
- Я рада, что вы опять пришли, господин Лаутензак, - сказала она, просияв.
Он спокойно уселся, точно старый знакомый, и начал диктовать переработанный текст статьи, продиктованной в прошлый раз. Но если Пауль с особой любовью оттачивал в своих статьях каждую фразу и не допускал ни одной, которая в точности не соответствовала бы его мысли, то Оскару Лаутензаку никак не удавалось находить точные и нужные слова. Наоборот: чем дольше он бился над предложениями, тем туманнее они становились. Вдруг, посредине фразы, он сердито прерывал себя и оставлял все как было.
Расхаживая по тесной комнате, он заполнял ее громкими словами. Говорил о второй статье, которую скоро намерен продиктовать, объяснял подробно, что его способность - это не только великий дар, но и тяжелое бремя. Кэтэ чувствовала, что говорит он, в сущности, не с ней, а с самим собой; видимо, ему необходимо присутствие другого человека, чтобы его мысли облекались в слова.
Новую статью он продиктует дня через два-три, заявил Оскар, собираясь уходить. Затем, уже в дверях, спросил, работает ли она вне дома. Дело в том, что в собственной квартире, среди привычной обстановки, человеку его склада легче работать.
Она почувствовала глубокую радость и легкий страх. Кэтэ влекло к этому человеку, приглашавшему ее к себе, но словно издалека предостерегающе звучали презрительные слова, сказанные о нем братом. Точно почуяв ее колебания, Оскар Лаутензак продолжал:
- Видите ли, фрейлейн, у меня есть постоянный секретарь, но то, что рождается из самой глубины моего существа, мне не хотелось бы диктовать ему. Над таким материалом мне хочется работать с человеком, с которым у меня есть контакт.
- Когда мне прийти? - спросила она.
"Завтра", - ответил бы он охотнее всего. Но он сделал над собой усилие и назначил прийти через три дня.
В течение этих трех дней он был еще раздражительнее, чем обычно.
Алоиз выполнил свое намерение - уехал в Мюнхен, и рядом не было никого, на ком Оскар мог бы срывать досаду, вызванную нетерпеливым ожиданием. Стремясь отвлечься, он посетил ювелира Позенера на Унтер-ден-Линден и просил еще раз показать ему кольцо с бриллиантом. Выбрасывать такие деньги на кольцо нелепо. Но он окончательно решился. Купил кольцо в рассрочку, с очень большой ежемесячной выплатой.
Дома, в библиотеке, он торжественно сиял кольцо с печаткой, подаренное ему фрау фон Третнов, и надел то, за которое отдал собственные деньги. Иной раз он и сам находил, что рука у него слишком большая, топорная, и тогда перед его внутренним взором, как мучительное воспоминание, возникала та же рука, изваянная Тиршенройтшей. Новое кольцо очень шло к его руке, оно было массивное, добротное и настоящее.
Но даже радость, которую ему доставила покупка, не надолго отвлекла его от мыслей о Кэтэ Зеверин. У него возникло яростное желание овладеть этой женщиной, этой машинисткой Кэтэ. Она должна принадлежать ему душой и телом. Он должен поймать ее в свои сети. Разве его дар - это не один из видов великого искусства, которым обладают "ловцы человеков"? Оскар хочет доказать самому себе, что его искусство "ловить человеков" не пострадало от всех трюков и обманов, которые его вынуждают применять, чтобы воздействовать на людей.