– Держусь, а что ещё остаётся?...
– А как с деньгами?
– Есть немного, я вот думаю…
– Ну вот что, – решительно перебил брата Максим, – я тебе сейчас наличных оставлю, мне ведь после похорон уехать придётся, ты там с памятником реши, выбери какой-нибудь посолиднее, не экономь, да и фотографию возьми, где она помоложе, а дальше я тебе высылать буду… не миллионы, конечно, но на скромное существование хватит, ты ведь всё равно не работаешь сейчас…
– Нет, не работаю, иногда только портреты и шаржи на заказ рисую, но у меня есть мысли насчёт дальнейшего продвижения своего творчества, скоро одна столичная галерея будет организовывать выставку современного искусства, я им уже послал фотографии своих работ, жду вот теперь ответа.
– Всё не теряешь надежды стать знаменитым художником современности? – слегка изумлённо произнёс Максим и отхлебнул из чашки уже малость остывшего чаю.
– Я им и стану, братик, ты не веришь?
– Верю, Алёшенька, верю! Ты, главное, не сойди со своего пути, когда первые лучи славы тебя коснутся, повидал я за это время так называемых представителей столичной богемы. Через одного – наркоманы, пьяницы и сифилитики, а этого уж я тебе пожелать никак не могу…
– Всё будет хорошо, братик, не переживай! Ты ведь завтра уезжаешь, после похорон? Давай вместе тогда фотографию для памятника выберем?
– Давай, – печально согласился Максим, ещё раз хлебнул из чашки и неторопливо поднялся на ноги, после чего братья покинули кухню, направившись просматривать старинные фотокарточки в плотном коричневом семейном фотоальбоме.
Глава 4
Проводив Марию Александровну в последний путь и пробыв около часа на скромных поминках, где также присутствовали две самых близких подруги усопшей, Максим стал должно собираться в дорогу, чтобы вовремя успеть на поезд до столицы, дабы уже завтрашним утром необходимо отправиться на работу.
– Ты не пропадай там, звони почаще, – напутствовал ему Алексей, прощаясь в небольшой прихожей.
– Не пропаду, – добродушно улыбнулся Максим и наставительно добавил: – А ты пообещай мне не падать духом, жизнь всё же продолжается…
– Обещаю держаться, не переживай! Доброго тебе пути!
– Спасибо! – ласково ответил брат, после чего крепко обнял Алексея, сердечно похлопал его по плечу и вышел из квартиры.
Несмотря на успокоившее Максима заверение, «держаться» у Алексея не особо получалось, и уже через пару дней щемящее душу чувство глубокого одиночества, непривычное ощущение покинутости и неотступно будоражащие измученный разум воспоминания коварным образом привели искренне скорбящего молодого человека к алкогольному прилавку ближайшего магазина.
Выпивал Алексей в одиночестве, самозабвенно жертвуя временем и здоровьем, жалея себя и желая забыться, чтобы однажды, в какое-нибудь ясное утро, проснуться исцелённым от нестерпимой боли утраты. Однако огненная вода – это только временный и достаточно сомнительный лекарь, который лишь способствует выделению львиной дозы гормонов эндорфина, тем самым угнетая их нормальное воспроизводство и нервную систему в целом, и утро за утром Алексей отрывал свою чугунную голову от подушки с ещё большей тревогой и горьким чувством стыда. Казалось, что даже стены, поклеенные светло-бежевыми приятными обоями, ныне превратились в холодные застенки мрачного и чужого помещения – некоего каземата, безмолвно осуждающего, давящего и в то же самое время издевательски насмехающегося… В те редкие моменты, когда молодой художник снова решался взяться за живопись, руки его предательски тряслись, желаемого вдохновения не находилось, а кисти оставляли на холсте лишь никчёмную мазню, лучше и приятнее которой смог бы нарисовать даже ученик начальных классов художественной школы. Такая объективная данность, безусловно, выводила из себя и ещё больше побуждала снова погрузиться в милостивое беспамятство.
Вся эта безумная и горькая вакханалия продолжалась около двух недель. Алексей ослабел телом и духом, стал неопрятным, с потухшими мутными глазами под увесистыми опухшими веками, противно воняющим, чешущимся от всякого прикосновения к немытой коже и отвратительным даже самому себе настолько, что в квартире все откровенные зеркала он покрыл всяческими тряпичными материями, ибо смотреться в них было уже попросту страшно.
«Последую вслед за матерью, провались оно всё пропадом!» – лёжа однажды на диване, на запачканной простыне, безрадостно, но всё же нерешительно подумал он и стал представлять в своей болезненной голове возможные варианты самоличного окончания этой, как ему казалось на тот момент, никчёмной и жалкой жизнёнки.