— Ты… что? — трусливо спросил он.
— Сволочь ты, Витька! — с уничтожающим презрением сказала Варвара Михайловна, и было видно, что она давно и убежденно приготовила эти слова.
— А-а! — сразу успокоившись, протянул Чупрыков.
Он подошел к Варваре Михайловне.
— Ругаться сейчас не поможет, да и некогда: надо решать о защите своей жизни.
— Видела, как ты ее защищаешь, — с гадливостью усмехнулась Варвара Михайловна.
— На дворе? Там произошла полная реквизиция, искали крупу и вообще. Дело не в том.
Чупрыков снизил голос:
— Если ты, Варюша, можешь думать и у тебя это в порядке… понимаешь?.. Словом, положение, как говорится, одно из двух. И раздумывать не приходится.
— Не финти!
— Финтить тоже не приходится, потому что…
Витька взял Варвару Михайловну за локоть и внушительно прошептал:
— Казаки этого так не оставят, и красным, надо ожидать… понимаешь?
— И что же?
— А вот то! Очень возможно, что нынешней же ночью того… Ну, только ненадолго, потому что красные…
Он помялся в нерешительности и выпустил руки Варвары Михайловны.
— Ты с ними? — резко спросила она.
— Как сказать… за ними вся Россия, а тут пойдет завируха — ног не уберешь! Коли к своим идти — думаю, что поздновато будет, а… Пока дорога на Волгу открыта, надо бы… как сказать…
— Говори прямо! — прикрикнула Варвара Михайловна.
— Надо бы, в защиту жизни, податься куда поглубже… особенно с таким фамилием, понимаешь ли…
Он промычал что-то невнятное. Варвара Михайловна громко рассмеялась, так что Витька попятился, перепугавшись. Он боялся, в уме ли она, и пытливо все время посматривал на нее. Но в смехе Варвары Михайловны он поймал хорошо знакомую озорную, своевольную нотку и нарочно молчал, чтобы увериться, не ошибся ли.
— Хорош, хорош молодец, — выкрикнула Варвара Михайловна, с трудом удерживая смех, — значит, ты с красными?
— А как же? — живо отозвался Витька. — Куда же уйдешь? Куда подашься, а?
Она жестко оборвала смех и, помолчав секунду, сказала раздельно:
— Ну, нечего делать. Я тоже — с ними!
Чупрыков взвизгнул и заюлил вокруг Варвары Михайловны, потирая руки, похлопывая себя по ляжкам и по бокам.
— Вот это так! Это я понимаю! Это по-нашему! И все расчудесно: чемоданчики готовы, не зря складывались! Чуть чего — до свиданьица! поминай как звали! Главное, чтобы чемоданчики и все такое. А я живо устрою! Варенька, золотце, ведь я тебе — брат! Витька Чупрыков — живо! У меня с красными полное доверие, нас прямо в вагон, и — пожалуйте, фьють! — ищи ветра в поле!
— Заручился? — перебила его Варвара Михайловна и по-прежнему гадливо, с отвращением усмехнулась.
— Нельзя, без этого нельзя! — юлил Витька. — Главное — чемоданчики! Чтобы в случае чего — сразу, хоть сейчас!
— Подлец! — вдруг устало и безразлично проговорила Варвара Михайловна и опять опустилась в кресло.
Глава пятая
Город был с боем взят красными днем, в морозном сверкании снегов. Войска заняли новую позицию, штабы и хозяйственные части поспешно и обрадованно захватывали городские дома — с мебелью, с печами и лампами, кроватями, тюфяками. Это была настоящая победа, и плод ее был нежно-сладок: люди рвались в тепло, к живому, человечьему жилью, к печам, в горячие, прогретые стены. Тесные домишки форпостов, киргизские задымленные юрты, немудреные шалаши и землянки, леденящий душу, стойкий, как степь, мороз и снежные смерчи остались позади, хотя бы на одну ночь, на один час, на минуту, но позади, позади! Ах, какими кудрями завились тогда крыши домов! Точно по приказу, в один миг были растоплены все городские печки, и город дохнул дымным своим дыханием в небо, и трубы, весело соревнуясь, принялись выпускать голубые, серые, иссиня-черные и красно-рыжие кольца, струи и завитушки. Машина войны, сотрясаясь, продолжала в страшной инерции свою работу, полки передвигались, каптенармусы вели записи расходам, отвешивали и отсчитывали, штабы собирали трофеи и сводили в колонки цифры потерь, телефонисты карабкались по стенам и воротам, доктора втыкали тампоны в кровоточащие раны, провиантские отряды рыскали по складам в поисках продовольствия и фуража. Но трубы Дымили непрестанно, и натопленные печки, грузная духота жилья, горячие котелки и чайники медленно разводили пары в другой машине, в машине мира, покоя, отдыха, и инерция ее с каждым часом росла. Для города, только что взятого с боем и занятого войсками, ночь была чересчур тиха, бездейственна, летаргична.