Родион махнул рукою.
Он машет рукою и сейчас, в безнадежности, почти в отчаянии, не умея справиться с разбегающимися во все стороны воспоминаниями, сбитый с толку путаницей чувств, которые взбаламутили его в эту проклятую ночь.
— Я тоже хорош! — бормочет он и с нетерпением барабанит пальцами по оконной раме, трет ладонью холодное, вспотевшее стекло и прижимает мокрую ладонь к широкому своему лбу.
Ведь если в гибели Шеринга виноват его сын, то виноваты все, кто был Шерингу близок, виноват Родион. Он обязан был подумать о том, как устроена личная жизнь Шеринга (о своей жизни Родион находит время подумать, он думает о ней слишком много!), обязан был заметить, как подкрадывается к Шерингу смерть. А он только брал от Шеринга все, что мог, и ничего, ничего ему не дал.
— А что я мог сделать, когда даже Карев…
И в сотый раз перед Родионом появляется профессор Карев, — медлительный, с тяжеловесными, уверенными движениями, в долгополом мешковатом сюртуке, — профессор Карев, который должен был спасти Шеринга и не спас его…
— Как она могла очутиться у Карева? Он ждал ее там, Никита, ждал ее, — шепчет Родион, расхаживая по комнате. — Если бы не ждал, не растерялся бы, когда увидел меня. Все было подстроено. И Варвара лгала, всегда лгала…
Родион круто обрывает размашистые свои шаги, точно спохватившись.
О чем он? Кажется — о Кареве, на котором лежит ответственность за гибель Шеринга. Да, о Кареве. О Никите Кареве, о музыканте. На нем лежит ответственность? Да, вся ответственность на нем!
— Что за черт!
Родион подходит к кровати, стягивает с вешалки полотенце и, словно после умывания, вытирает лицо.
Потом он слышит осторожный, как будто неуверенный стук в наружную дверь. Родиону не хочется выходить из комнаты, он садится и смотрит на дочь.
Ленка тихонько примеряет один к другому раскрашенные деревянные каравайчики. Она уже много раз добивалась у отца:
— Что ты говоришь такое?
Но отец не отвечал, Ленка решила, что, значит, так нужно — шагать по комнате, бормоча с самим собой, — и давно занялась каравайчиками.
Стук в дверь раздался громче, настойчивее. Родион с неохотой встал и пошел отпирать.
В передней он зажег лампу, и, когда открыл дверь, на темную площадку лестницы выпал густой желтый угол света. В нем Родион увидел девушку.
Он не успел спросить, что ей надо, как она, быстро вглядевшись в него, отступила к самому краю площадки.
— Как… Разве вы… здесь? — в каком-то страхе пролепетала она.
Родион не понял ее. Ему показалось, что девушка хотела броситься назад по лестнице, но, схватившись за перила, насильно удержала себя.
— Разве… здесь не живет Арсений Арсеньевич Бах? — спросила она все с тем же непонятным страхом.
— Вы к Арсению Арсеньичу?
— Да… Нет… То есть — да! Я хотела к нему… но я вижу, вы живете вместе с ним.
Она оттолкнулась от перил таким отчаянным движением, как будто для этого была нужна особенная решимость.
— Я отыскивала Арсения Арсеньича, чтобы узнать о вас. Мне нужно вас.
— Меня?
— Я вас не знаю, и вы — меня, — торопилась она, — и это, конечно, странно, что я пришла. Хотя я знаю, как вас зовут. Родион… простите, я дальше не знаю.
— Что же вам нужно?
— Мне необходимо с вами говорить. Очень важно. Я вас видела четыре дня назад. Вы были у нас ночью, помните?
— Четыре дня назад? — насупившись, спросил Родион.
— Да, помните? Я дочь профессора Карева.
Родион приподнял голову.
— Ага! — промычал он, свысока разглядывая Ирину.
Он чуть-чуть не сказал: чует кошка, чье мясо съела! — и ухмыльнулся.
— У вас сейчас… вы можете сейчас поговорить со мной, недолго? Мне, правда, очень необходимо.
Она опять говорила неуверенно.
— Пойдемте.
Первую минуту в комнате они оба молчали. Родион испытующе ждал, что скажет Ирина, она глядела на Ленку остановившимися, немигающими глазами.
— Это ваша дочь? — спросила она тихо.
— Да.
— От вашей жены?
Родион засмеялся. Ирина перебросила взгляд с Ленки на Родиона, вдруг поняла глупость своего вопроса и заспешила:
— Я хотела… я говорю… мать этой девочки — та женщина… которая приходила ночью… встретилась с вами у нас?..
Она совсем сбилась, вспыхнула и замолчала.
— Я думал, вы будете говорить о своем отце, — хмуро сказал Родион.
— Об отце? Почему?
— Ну, может, о Шеринге.
— Почему… о Шеринге? — еще больше удивилась Ирина.