В эту минуту взоры обоих братьев скрестились на Евграфе.
Он давно уже вскипятил на костре чайник и сидел за столом, подувая в щербатое, струившееся паром чайное блюдце. Вид его был бесстрастен.
Взоры братьев, упав на Евграфа, прояснились, но, снова встретившись, — остыли и потухли. Каждый из них — Никита и Ростислав — точно хотел найти в Евграфе союзника, и, едва поняв это, оба с неприязнью оттолкнулись друг от друга. Евграф добродушно мочил кудрявые свои усы в чайном блюдце.
— У меня есть дело, — сказал Ростислав, — я пойду. Ложись, Никита, отдыхай. Покойной ночи.
Он вышел, не взглянув на брата.
Евграф налил Никите чаю, пододвинул сухие баранки и темный, гладкий, долго гулявший по карманам кусок сахару. Минут пять они молча пили.
Потом Евграф негромко вымолвил:
— Я тебя хорошо помню, Никита Васильич. Ты все, бывало, сусликов жалел. Как стукну я дубинкой суслика по башке, ты кричишь: ай!
Он укоризненно качнул головой.
— Ну? — спросил Никита.
— Что меня подгоняешь?
Евграф помолчал, шумно отхлебнул чаю и проговорил, ухмыляясь:
— Смешно, говорю, кричал: ай!
— Стар ты стал, Евграф, — сказал Никита.
— Один, вишь, молод, другой — стар. Поди ж ты!
Он больше ничего не говорил, крепко и недовольно запрятав в усы бесцветную нижнюю губу.
Никита лег на кошму и сразу, как камень в воду, опустился в сон…
Ростислав пришел поздно ночью, перед рассветом. Он отдернул ковер и стал у входа. Костер притух, испепелился, но лампочка еще мигала последними вспышками фитиля. Евграф спал рядом с Никитой.
Ростислав нагнулся над братом.
Никита лежал навзничь. Чуть приоткрытый его рот казался беспомощным, женственным, губы мягко и легко вздрагивали. Но в закрытых веках и прямых бровях сосредоточивалось упорное внимание, точно Никита всматривался в какое-то отчетливое и важное сновиденье. Ростислав пристально глядел в лицо брата, близко наклонившись к нему, разгадывая смысл родных и непонятно чужих черт.
Вдруг Никита глубоко вздохнул и открыл глаза. Томительно тихую минуту он смотрел в горевшие над ним глаза брата. Испуг и мученье искривили его лицо. Он не узнавал Ростислава и вряд ли верил, что очнулся от сна. Потом он резко приподнялся на локте и шепотом спросил:
— Ты что?
— Я уже встаю, — неожиданно для себя солгал Ростислав и тотчас, вскочив на ноги, отошел к столу и погасил лампу.
— Скоро утро? — спросил Никита.
Ростислав отодвинул ковер на входе. В юрте не стало светлее, но вдалеке небо уже подернулось бледно-желтой полосою зари.
— Я хотел спросить тебя, — выговорил быстро Ростислав, — ты окончательно решил идти к белым?
— Я иду домой, — ответил Никита. — Если бы там стоял ты со своим штабом, я все равно пошел бы туда. Мне нужно работать.
— Ах, что ты говоришь! — с болью вырвалось у Ростислава.
Никита поднялся с кошмы, неуверенно ступая в темноте, приблизился к брату, нащупал его плечо и притянул к себе.
— Милый Ростислав, напрасно ты… ну, как сказать? Право, нам не следует ничего решать. Давай пойдем каждый своею дорогой. Уверяю тебя, я ничего не хочу и не могу делать, кроме своего дела. Я не могу отказаться от него. Иначе вся моя прошлая жизнь станет бессмысленной дурью! А мне сейчас кажется, что она наполнена таким значением!
— Как хочешь, — глухо сказал Ростислав и высвободил плечо из рук брата. — Только, понимаешь…
— Я не осуждаю тебя, нет, нет!
— Да не в этом дело! Не все ли равно, кто кого осуждает?! — вскричал Ростислав.
Было слышно, как он, захлебываясь, набрал в грудь воздуха и выпустил его, как будто собрался горячо говорить и мгновенно раздумал.
— Ты не причинишь нам никакого вреда? — сдержанно-тихо спросил он.
— Я не понимаю…
— Ну, черт, как это? Я хочу… Ну, видишь ли, там, у белых, ты…
— Можешь быть спокоен, — сухо сказал Никита, — я ничем не буду полезен ни белым, ни вам. Можешь…
— Ладно! — коротко и громко оборвал Ростислав. — Тогда тебе нужно поскорее уходить, до рассвета.
— Ты должен распорядиться, чтобы меня отпустили.
— Я не задерживаю тебя, — отрезал Ростислав и широким, сильным шагом вышел из юрты.
Несколько минут спустя он ввел в юрту казака и велел ему подождать.
Он долго возился с фитилем лампы, стараясь разжечь его.
— Тебе посветить? — спросил Никита.
— Пожалуйста.
— Вот пропуск, — сказал он, протягивая бумажку казаку. — Только… понял? Шито-крыто!