Когда я садился на поезд, на меня смотрели как на заразу, чуму, убийцу. Ребенок завизжал, увидев меня. Кровь, выстрелы, горы трупов на площади, увозимые мусоровозами, — неужели ребенок мог полюбить мою форму и то, что она защищала?
Когда справа появилась змейка тихоокеанского побережья, я знал, что это последняя остановка. Фуцзянь! Я вспомнил слова дедушки: «Ты знаешь, где твой дом». Я знал. Здесь мне помогут. Меня спрячут в горах или в глубинах моря. Но я не мог обратиться к семье. Меня ожидали сотни ловушек, и мое появление только ухудшило бы их положение. Вместо этого я позвал на помощь старого знакомого, учителя Куна.
Мы встретились в доке в старом рыбацком городке в Лу Чине, он ничуть не постарел.
— Для меня честь помочь вам, — сказал монах.
— Только у вас сердце Будды. Все в порядке?
— Нет. Вашего отца до сих пор не нашли.
— Как давно он пропал?
— Два дня назад.
— Вы думаете, он мертв?
— Ни в коем случае. Его ищет целая флотилия рыбаков, — ответил монах.
— А что с матерью и дедом?
— Они под домашним арестом с начала чистки. Это хуже, чем культурная революция хунвэйбинов Мао, поверьте. Вы, Лоны, насолили кому-то очень могущественному. Но вся бухта Лу Чин готова прийти вам на помощь.
— Я никогда не смогу отблагодарить вас, — поклонился я.
— Это народ благодарит вас. Вы — лидер нации, борец за свободу. Каждый день мы молимся за вас и за тысячи убитых. Как они могли? — Он тяжело вздохнул. — Теперь нужно вывезти вас отсюда.
— Куда? — спросил я.
— В Америку.
— В Америку?
— У меня есть друзья в открытом море. Удивительно, что может сделать монах силой молитвы, а? — усмехнулся Кун.
Темнота царила над волнующимся морем в Фуцзяни, когда я стоял на носу небольшого парохода, державшего курс мимо темных островов. Единственным светлым пятном между морем и небом была лысина монаха. Я чувствовал, как разматываются тысячи ниточек, соединявших меня с землей и людьми, которых я любил. Я изо всех сил старался не оглядываться.
— Куда мы плывем? — спросил я.
— В Тайваньский пролив.
В отдалении мелькали огни.
— Мы с ними должны встретиться?
— Нет, это морской патруль национальной гвардии. Не волнуйтесь. — Кун подвел лодку к военному пароходу. Солдат в красной форме национальной гвардии ухватился за перила и крикнул нам:
— Кто там у вас?
— Беглый новобранец, — ответил монах.
— И что теперь?
— Сегодня никаких девочек. Военное положение — сложная штука, сами знаете. Но у меня есть хорошее французское бренди и еще вот это. — Монах бросил ему небольшой сверток. Часовой поймал и открыл его.
— Монах! Ты неподражаем.
Корабли разошлись, как будто и не встречались.
— Что вы ему дали?
— Пять сотен долларов США.
— Откуда они у вас?
— Я замешан в небогоугодных делах, да простит меня Будда. — Он хлопнул в ладоши и стал молиться, на мгновение выпустив штурвал.
— Я верну вам долг в десятикратном размере.
— Это от всей души и расплата за то, чего я не должен был делать и говорить.
Мы заметили другую лодку. На сей раз это были наши связные. Огонек блеснул пять раз.
— Все идет по плану. Им приходится ждать здесь. Они не могут пересечь морскую границу, — сказал Кун.
Мы подплыли к рыбацкой лодке, и трое втянули меня в нее.
— Возвращайтесь, когда солнце взойдет снова, — сказал Кун, стоя на палубе.
— Я вернусь, обещаю.
— Это ваша земля, земля вашего отца и деда… — Кун сделал круг на прощание и уплыл; я махал ему вслед.
— Я Тан Лон, — представился я.
— Мы знаем. А мы — солдаты ночи. — Они отдали мне честь.
Я сделал то же самое.
— Безымянные солдаты, везите меня в свободную страну.
ГЛАВА 64
Нью-Йорк ошеломил меня. Я не видел более прекрасной городской панорамы. От небоскребов, устремившихся к небу, кружилась голова. Нью-Йорк! Нью-Йорк! Прекрасный, загадочный город. Свободный город. Я не смог сдержать слез радости, ступив на его землю.
Люди — белые, смуглые, черные, желтые — толкались на улицах, перехватывали другу у друга такси, продавали хот-доги, предлагали крендели, их прихватывали двери отъезжающих автобусов. «Плаза-отель», за углом «Пьерр отель», чуть дальше Рокфеллер-центр, за ним увешанная рекламными щитами Пятая авеню. Что за чудо! Просто сон.
Я шел по Бродвею, бесцельно покрывая сеть длинных улиц и широких проспектов. На тротуаре молодой скрипач, весь погруженный в свои мелодии, не замечал ничего вокруг себя. Художник дремал на раскладном стуле, краска капала с кисточки на пальцы ног в открытых сандалиях. Перуанский ансамбль извлекал пронзительные мелодии из своих инструментов. Толпы людей в центре. Расслабленность на Гринвич-виллидж, передышка перед улицами, врезающимися в Уолл-стрит, с ее клерками в темных костюмах и клубами сигарного дыма. Внезапно город закончился. На смену тротуарам пришла гладь залива, охраняемая ангелоподобной статуей Свободы.